Привыкший с малых лет проводить свободное время в трактирах и ресторанах, я, естественно, находил в этом удовольствие и теперь не потому, что любил пьянство и пьянствовал, а потому, что трактир с детства был для меня местом, где люди всегда интереснее, веселей и свободнее, чем дома. Это уж не мною устроено. Бывало, в детстве, когда я был певчим, забежишь между ранней и поздней обедней в трактир, а там играет музыкальная машина. Меня страшно забавляли палочки, которыми невидимая сила колотит по коже барабана, а особенно нравилось мне, как чудесно шипит машина, когда ее заводят. Кроме того, в трактире сидят эдакие степенные люди и важно рассуждают – почем вчера продавали швырок, произносят необыкновенные слова – «мездра», «сувойка», «бутак». Этаких слов дома не услышишь! Скорняки, лесопромышленники, разная мастеровщина – все это очень интересный, своеобразный народ. В конце концов, вовсе не моя вина, что я воспитывался в трактире, а не в лицее!
Я любил видеть эдаких благовоспитанных господ, которые, отведав всяческих напитков и несколько озадаченные силой их, спрашивают слугу:
– Послушай, есть у вас кло де вужо?
А находчивый ярославец бойко и любезно отвечает:
– Помилуйте, как же-с? По коридору, вторая дверь налево!
Смешно сидеть в ресторане после спектакля, сыграв Мефистофеля или жреца в «Лакме», – какой-нибудь наивный и добродушный человек, видя меня в обыкновенном костюме, с человечьим лицом, восхищается:
– Господи, какой он молодой, поверить нельзя! Господин молодой человек Шаляпин, какой вы молодой, ей-богу!
Забавно слышать, как люди рассуждают – торчит у меня кадык и достаточно ли торчит? Ибо, по мнению многих, сила голоса зависит от того, насколько выдается кадык. Вообще в трактире всегда есть чему посмеяться, есть чего послушать.
Но наступило время, когда посещение трактиров стало сопрягаться для меня с некоторыми неприятностями.
Сидишь один за бутылкой вина, обдумывая что-либо, вдруг к тебе подходит господин с мокренькими усами и спрашивает, неуверенно стоя на ногах:
– Ш-Шаляпин? Когда так – я тебя страшно люблю и желаю поцеловать!
Не зная, почему усы у него мокренькие – от вина или от других причин, отказываешься целоваться с ним, хотя бы под тем предлогом, что он – не жен– щина. Тогда благорасположенный человек становится человеком обиженным и рассказывает друзьям своим:
– Шаляпин – распутник! Сейчас он сам сказал мне, что любит целоваться с женщинами!
И начинает расти легенда о распутстве Шаляпина. У нас любят рассказать о человеке что-нибудь похуже, даже пословицу выдумали: «Добрая слава лежит, а худая – бежит». Я вовсе не хочу сказать о себе, что я – безукоризненный человек, весьма вероятно, что, как все, я делаю дурного гораздо больше, чем хорошего. Но иногда так хочется почувствовать всех людей друзьями, так бы обнял всех и обласкал от всей души, а вокруг тебя все ощетинились ежами, смотрят подозрительно, враждебно и как бы ожидают:
– А ну, чем ты нас обидишь? Чем огорчишь?
При таком отношении иногда действительно чувствуешь необходимую потребность огорчить и обидеть. Я знал, что «публика» любит меня, любовь ее была очевидна. Но – может быть, это большой грех мой – чем больше любили меня, тем более становилось мне как-то неловко и страшно. Эта любовь становилась похожа на ту, которой богата Суконная слобода и которую я наблюдал до пресыщения, до тоски.
Сначала влюбленный пишет возлюбленной ласковые письма, назначая ей свидания, потом они вместе, нежно вздыхая, смотрят на луну, а посторонние восхищаются:
– Глядите, какие счастливые!
Потом возлюбленная осмеливается поступить против желания или выгоды влюбленного, и тогда он говорит ей:
– Отдай, дура, назад мои нежные письма!
И после этого начинает рассказывать о возлюбленной разные пакости.
Свободное копирование
