Летом 1936, когда я кончил начальную школу, в последний раз приехала в Москву бабушка: на меня с Петей посмотреть, заработать немного денег. Жить в деревне становилось все труднее, людям теперь нечем было платить ей, повитухе и швее. Была она стара и не могла подрабатывать зимами на фабриках, как делала до революции. Ее место в керосинной было занято и поэтому она нанялась смотрительницей в общественную уборную в Центральный парк — имея в своих расчетах и мой интерес. Каждые летние каникулы мать пристраивала меня в крестьянские семьи в разные подмосковные деревни, но в это лето не получилось, и я торчал в городе. Теперь благодаря бабушке я проходил без билета в парк, вместо того чтобы проскальзывать туда через заборные дыры. Я рисовал Красные площади в секции изо, затем шел в гости к бабушке, потом ухаживал за кроликами и горохами в крошечном огороде Дома юного натуралиста. С горохами там делались опыты. Поработай бабушка подольше в общественной уборной, из меня, глядишь, получился бы со временем генетик (и попал бы я в лагерь за это), но она скоро вернулась в деревню. А через несколько недель мама, наконец, вышла замуж.
Загвоздка была в жилье, и она разрешила эту проблему, найдя две кельи в бывшем монастырском доме на Большой Полянке. Правда, они были на территории сверхсекретного военного завода, так что нам надо было проходить и домой и из дома через проходную. Ну и коммунальная уборная и прочие удобства были хуже не придумаешь. Но зато две комнаты были с отдельными входами. Жили в этих двух комнатах всего три человека из одной семьи и хотели с нами поменяться. Мать объяснила, что их было в два раза больше до прошлого года и что им захотелось уйти с того места, потому что, может, на новом месте они перестанут испаряться так быстро.
— А мы? — спросил я.
— Мы не испаримся, — ответила мать. — Их кто-то не любит.
— А если и нас не полюбят?
— Мы люди простые. Кому нас нужно не любить.
— А если их и здесь не полюбят? Примут за японских шпионов, как Мустафу.
— Собирай-ка лучше учебники!
Мустафа был инженер и друг моего отца. Когда я еще не учился в школе, а отец был жив, он и его жена Талочка часто приезжали в Москву по делам и ночевали у нас ради экономии денег. Как удавалось там разместиться восьмерым, останется за пределами земного понимания. Талочка была красивая и надушенная, я таращился на нее, она это замечала и смеялась. Но однажды она приехала одна.
— Мустафу арестовали, — проговорила она и зарыдала.
— За что? — спросила моя мать очень спокойно.
— Они говорят, он не татарин… японец… японский шпион.
— Шпион? — спросила мать.
— А разве он японец? — спросил Петя.
— Какой японец?! Я знаю всю его семью.
— Ну, так разберутся, — сказал Митя.
— Разберутся! Его уже убили!
Все замолчали. Она переночевала у нас, днем ходила куда-то, ей велели возвращаться домой и она уехала.
— Я напишу Талочке, чтобы не приезжала, — твердо выговорила мать.
— Ты что это? — удивился Петя.
— Ничего. Вы жизни не знаете.
— Это мы-то?
— Вы-то. Сегодня Мустафу, а завтра Федю. И концов не найдешь.
— Ты что, ухи ела или так ох… ела? — спросил Митя.
Отец молчал.
— Напиши, — сказала бабушка.
Мать письмо написала, Талочка больше не появлялась.
Свободное копирование
