Петербург - 1

Когда переносишься мысленно в раннее детство, иногда сомневаешься, действительно ли помнишь тот или иной эпизод или воспоминание о нем основано на не раз слышанных рассказах старших. У меня лично имеется немало подобных вопросительных знаков. Но то воспоминание, с которого я начинаю свои записки несомненно личное, как это видно из связанных с ним переживаний.

Солнечный день конца апреля. Яркие лучи вечернего солнца проникают в мою детскую и освещают стену, у которой стоит моя кроватка. Окна комнаты выходят во двор и с него доносится звук дребезжащей шарманки, играющей грустный мотив модной в начале этого века итальянской песенки «Пой, ласточка, пой». И свет заходящего солнца, и печальная песенка еще усугубляют тоскливое настроение из-за длительного лежания в постели: как и каждую весну, я болею гастрической лихорадкой. Из столовой, отделенной от моей комнаты большой передней, слышатся веселые голоса и смех. У моих родителей гости. Я начинаю хныкать от скуки и жалости к себе: другие веселятся, а я должна лежать в опостылевшей кровати. Со стула рядом с кроватью встает няня и наклоняется надо мной. «Ну что ты, родная?», спрашивает она. «Давай, примем лекарство, лучше станет”. И она старческой рукой наливает на десертную ложку черную жидкость мальц-экстракта и протягивает мне ложку. Но мной владеет дух упрямства и я резким движением подбрасываю ложку и черная жидкость расплывается большим пятном на белых обоях с голубыми цветочками. «Ну, как можно так, деточка», с упреком говорит няня. «Ведь это пятно не сойдет, что скажет мама”. Я реву уже в голос: в предчувствии холодной нотации матери и от чувства вины перед няней, которую я люблю больше всех на свете и от еще большей жалости к самой себе: почему я не как все дети, которые теперь ходят гулять в Летний сад, а я должна лежать в постели и принимать противные лекарства.

Няня является центральной фигурой моего раннего детства. Переняла меня няня годовалой от кормилицы и первые годы мы были с ней неразлучны, пока ее ни сменили гувернантки. Ей было уже за пятьдесят лет; няня вынянчила и мою мать и обещала ей, что когда она выйдет замуж, она придет нянчить и ее детей. Но я была единственным ребенком и поэтому все нянины заботы сосредоточились на мне, ее последней и любимой питомице.

Няня была типичной представительницей русских нянь, с их исключительной преданностью своим питомцам и их интересам и которые были настоящими членами семьи. Говорили, что она была незаконной дочерью польского ксендза от крепостной. По-видимому, кровь по отцу отразилась на душевном складе этой малограмотной женщины и одарила ее благородством и чувством такта, редкими в простом человеке. Хотя она ела с прислугами на кухне и, когда я подросла, делила комнату с младшей горничной, она держалась от них особняком. Она держала себя с большим достоинством и придерживалась своих жизненных правил. Так она считала, что ей не пристало сидеть за одним столом с господами и если мама, когда мы бывали одни, предлагала ей выпить вместе чаю и потолковать о житейских делах, она садилась со своей большой чайной чашкой за закусочный стол, стоявший у стены, и оттуда вела беседу. Лишь в день своих именин, 4-го августа, когда она угощала нас кренделем и замечательными тарталетками со свежим малиновым и черносмородинным вареньем, она садилась за самовар.