|
|
Перечла все и — задумалась… Не слишком ли зло обо всем пишу? А со мной по-доброму обходились? До того затравили, что я ни дня тогда без мысли о самоубийстве не жила. Какую только дорогу на тот свет предпочесть, раздумывала. Повеситься, из окна выброситься, под поезд лечь — неэстетично больно. Вид будет мерзкий… Читатель пожмет плечами: подумаешь, шесть лет за границу не выпускали. Да и только. Дело-то. Расхныкалась, слабонервная. В тюрьму не посадили, танцевать не запрещали, на приемы звали, титулами жаловали, заработок был, одевалась по моде… Чего еще надо? А что и впрямь человеку надо? Про других не знаю. А про себя скажу. Не хочу быть рабыней. Не хочу, чтобы неведомые мне люди судьбу мою решали. Ошейника не хочу на шее. Клетки, пусть даже платиновой, не хочу. Когда приглашают в гости и мне это интересно, — пойти хочу, поехать, полететь. Равной с людьми быть желаю. Если мой театр на гастроли едет, вместе с ним хочу быть. Отверженной быть не желаю, прокаженной, меченой. Когда люди от тебя врассыпную бегут, сторонятся, говорить с тобой трусят, — не могу с этим примириться. Не таить, что думаю, — хочу. Опасаться доносов — стыдно. Слежки стерпеть не могу. Голову гнуть не хочу и не буду. Не для этого родилась… Каждый божий день я в гуще людей варилась. В тысячах лазеров глаз, меня сверливших. Репетиция, класс, спектакль, мастерские, буфет… Я в театре служила. Улыбаться на людях была должна, беззаботность играть, беспечность. Все нормально, дорогие коллеги. Ничего страшного. Порядок. А душу тигры на части рвут. Неделю, месяц перебороть себя можно. А шесть лет? Если шесть лет так пожить? Две тысячи сто девяносто дней?.. Мне было очень больно и стыдно. Нестерпимо больно. Нестерпимо стыдно. |