|
|
Проходят дни. Все тихо. Нет ответу. Друзья надоумили письмо Ворошилову написать. Аудиенции у него попросить. Помог он кому-то, слышали. Через несколько дней звонят из приемной: — Что, собственно говоря, Вы желаете? В записке Вы просьбы не изложили. В чем дело? — А я для того и приема прошу, чтобы Клименту Ефремовичу все лично и рассказать… — Хорошо. Мы доложим. В трубке короткие гудки. Но опять гробовая тишина. Опять нет ответу. Торжественный прием в Кремле Теперь норвежский премьер в Москву явился. Его превосходительство господин Герхардсен. Норвежца угощали «Фонтаном» с Улановой и со мной. Я была так смятена и подавлена всем происходящим, что решила с отчаяния вырядиться в театральный почти костюм. Пусть на меня посмотрят. Надела белое длинное — в пол — парчовое платье, с совершенно открытым балетным лифом, на который небрежно набросила широченный тюльмалиновый шарф. Это было представление. Все взоры на мне. Булганин принимал гостей наверху бесконечной лестницы перед входом в Георгиевский зал. Он был на «Фонтане'' и, пожимая мне руку, отвесил положенный случаю комплимент. При этом он пристально вглядывался, и мне начало казаться, что все они в заговоре, все что-то знают и таят от меня. Или это мнительность?.. Днями позже в норвежском посольстве Булганин сам подошел ко мне Он еще и рот не успел открыть, как я — неожиданно для себя самой — вдруг сказала ему. Меня сильно обижают, Николай Александрович. Очень сильно. Не пускают за границу. Чем я провинилась? Булганин поднял глаза и ответил почти тургеневской фразой: — А я думал, что Вы счастливы. Я не слушаю, говорю свое. Столько во мне накопилось, требует выхода: — На меня наложили запрет на выезд. Ездят все солисты, кроме меня. На мои персональные приглашения. Все вместо меня. — А почему Вы раньше об этом мне не говорили? Пойди скажи. Я второй раз в жизни живьем его вижу. Вблизи. Говорю, что балет — искусство молодости, что если не сейчас пока кругом зовут, то потом поздно будет. Кому тогда нужна? И больно мне очень. За что так? Какая на мне вина? Булганин хмурится. Но дослушивает до конца. — Я все запомнил. Выясню это дело… |