8.35 Лето 1952 г. - а была ли любовь?

Мама сняла впервые дачу в Сестрорецке, в Дубках. К Финскому заливу на пляж идти недалеко. Но в июне еще купаться плохо – вода прохладная. Да и особенно времени нет. Я часто оставался ночевать в Ленинграде.

Но вот прошел выпускной вечер. Вот уже и аттестат зрелости получен с золотой медалью. И документы я сдал в Политехнический. Теперь можно несколько дней отдохнуть. Эти несколько дней я провел на даче в Сестрорецке. В первый же вечер пошел в клуб на танцы.

На танцах я приметил кареглазую девушку с живыми лукавыми глазами. Она была стройной, немного пониже меня ростом и милым личиком. Волосы у нее были черные, гладкие, стрижка была короткой. На ней была простая белая блузка с кружевной отделкой и плиссированная юбка.  Я пригласил ее на вальс. Я умел его танцевать, но крутился только в одну сторону. В другую не умел. Она стала меня учить, но у меня все равно не получалось. Мы познакомились, ее звали Нелли Васильева, и дальше я танцевал то с ней, то с ее подругой.

Когда танцы кончились, я вызвался проводить ее. Но оказалось, что ей надо ехать домой на электричке до следующей станции. По дороге на станцию я узнал, что она тоже закончила школу в этом году. У нее была серебряная медаль, и она уже была зачислена в Ленинградский университет на журналистику. Мы условились, что встретимся на танцах через три дня.

С Нелли я встречался почти каждый день в течение всего лета. Мы гуляли, много разговаривали. У нас было много одинаковых увлечений, нам нравились одни и те же книжки. В общем, нам было хорошо вдвоем.

Мы просто гуляли, между нами не было ни объятий, ни поцелуев, но было что-то, что притягивало друг друга, и хотелось видеться еще и еще.

Это лето было для меня трудным. Меня не приняли в Политехнический институт, пришлось ехать в Москву, но об этом я подробно рассказываю в следующей главе. 

В конце августа она позвала меня к себе домой и познакомила с родителями. Мы сидели вчетвером и пили чай, а родители расспрашивали меня о себе, о моих родителях и почему-то многозначительно переглядывались между собой. Я замечал эти взгляды, но виду не подавал.

Мы съехали с дачи, и снова жили дома. 30 августа к вечеру я приехал на электричке к Нелли домой с букетом цветов, но ее дома не оказалось. Ее мама странно посмотрела на меня и сказала, что она приедет из Ленинграда поздно.

– А разве ты не получал от нее письма? – спросила она. 

– Нет, не получал, – ответил я. – А по поводу чего?

– Ну, это между вами. Прочтешь, – увидишь.

Я решил подождать. Ждать мне пришлось до ночи. Уже осталась последняя электричка, которой она могла приехать, вот уже и она пришла, но Нелли так и не появилась. По крайней мере, так мне сказала ее мама.

Я думал о письме, которая она мне написала:

– Зачем? Наверное, что-то важное хотела мне сказать. Но что?

Моя последняя электричка ушла еще раньше. Я попросил передать Нелли цветы, ее мама сказала мне какие-то странные слова, вроде того, что я еще молодой и найду свое счастье. Я не понял, к чему бы это, но посмотрел на нее внимательно и больше ничего не спросил. Домой я пошел по шпалам, потому что электрички ночью не ходили.

К утру я был на окраине Ленинграда, сел на ранний трамвай и приехал домой. Родители мои не спали. Может быть, уже проснулись, а, может быть, мама волновалась, почему меня нет всю ночь, и вообще не спала, я не знаю. Тогда мне было не до этого. Я понимал, что здесь что-то не так, но не понимал, что именно. В голове у меня все время вертелись слова, что «я еще молодой и найду свое счастье».

И вдруг мама мне говорит, что в юности молодые люди часто влюбляются, что это естественно и что бывает неразделенная любовь, но не надо по этому поводу сильно переживать, потому что потом придет настоящая любовь ... 

Я смотрел на маму и думал, откуда у нее появились эти мысли. Ведь я же ей никогда ничего по Нелли не рассказывал. А потом понял. 

– Мама, дай мне письмо, которое мне пришло, – сказал я.

Мама протянула мне распечатанное письмо.

– Зачем же ты его вскрыла? – спросил я.

У мамы удовлетворительного ответа не было.

– Я волновалась за тебя, – сказала она. – Я, как-будто, почувствовала, что тебе понадобятся слова утешения. Я так боюсь за тебя. У тебя такой возраст, когда молодые люди совершают отчаянные поступки. Я хочу, чтобы ты воспринял все, что написано в письме спокойно. Никакой трагедии нет. 

Я уже читал письмо. Оно было большим, на шести страницах. Сначала Нелли писала, какой я хороший. Это я пропустил. Главное было в конце. Она написала, что любит другого.

– Ведь сердцу не прикажешь? – спрашивала она меня.

Я читал и перечитывал письмо, и понимал, что все совсем не так, как она мне пишет. За целый месяц наших прогулок, я никогда не слышал о предмете ее любви. Перебирая наши разговоры, дни, которые мы проводили вместе, я не находил в ее душе и мыслях никакого места, где бы мог находиться этот человек.

Мама что-то продолжала мне говорить, но я ее не слушал. Она говорила о неразделенной любви, а здесь этого не было. Нет, я подумал, что может быть и такое: хотя у Нелли никого нет, но она меня не любит. Но ведь мы никогда не говорили о любви. Я никогда не пытался ее обнять или поцеловать. По большому счету у нас была дружба. Зачем же так резко ее прерывать? Это можно было сделать и без письма.

Я сказал маме:
– Мамочка, я в нормальном состоянии, но очень хочу спать. Я не совершу никаких отчаянных поступков, не беспокойся. Но в следующий раз, когда мне придет какое-нибудь письмо, пожалуйста, не вскрывай его. Видишь, как ты извелась вся. Да и мне неприятно, что ты его прочитала.

На следующий день я снова приехал к Нелли, на этот раз днем.

– Разве ты не получил моего письма? – спросила она.

Я все-таки добился от нее правды:

– Мои родители считают, что я не должна выходить замуж за еврея, – сказала она.

Вот так!