Годы отрочества, когда память наиболее остро реагирует на происходящее, в моей жизни пришлись на середину тридцатых годов.
После приезда из Ирана семья наша около года проживала на одном из крупных в Азербайджане рыбных промыслов (на рыбокомбинате им. Кирова), а летом 1933 года отца перевели в Управление «Азрыба» и мы переехали в город Баку.
На фоне маленького портового городка Энзели, на юге Каспия, где я родился и провел свое детство, Баку в моих глазах выглядел городом-великаном. В те годы бакинский трамвай был для меня верхом технического совершенства. Кроме большого порта сухогрузных, нефтеналивных, пассажирских судов, здесь была железная дорога, соединявшая город с Закавказьем и Москвой. А в начале тридцатых на Апшероне, впервые в Советском Союзе, построили электрическую железную дорогу — «электричку», как ее называли.
Все это будоражило мое детское воображение.
В те годы в Баку остро ощущался квартирный голод. Наша семья несколько месяцев проживала у дальних родственников матери. Наконец квартирный маклер с «парапета» предложил родителям маленькую комнатку на первом этаже трехэтажного каменного дома на Сураханской улице — одной из самых протяженных улиц Баку.
Этот дом до революции принадлежал богатому домовладельцу, потом его передали в жилой городской фонд, а хозяину предоставили в нем одну единственную комнату и часть общей галереи (коридора). В его семье было девять человек, и жить в одной комнате многодетной семье было трудно и тесно.
В типичном восточном дворике, напоминавшем колодец, с утра и до позднего вечера играли дети. Шум их голосов смолкал лишь тогда, когда ребятишек загоняли домой.
Комната, которую предложил маклер, была темная с низеньким потолком и единственным окном, выходящим во двор-колодец. На противоположной от входа стене две вместительные ниши, в каких жители этих мест хранят постельную принадлежность. Глубокий, на все три этажа воздуховод, выходящий на крышу дома, создавал естественные условия для вентиляции. Вот и все приметы жилища, к которым я хотел добавить «главную» деталь — в помещении этом хозяин когда-то держал свой фаэтон для выезда.
Комната стоила родителям золотых часов матери, серег, колец и других, проданных на «кубинке», вещей.
С этого времени мы стали обладателями «своей», на самом же деле государственной, комнатушки. Чуть позже к каретнику была пристроена крохотная галерейка и условия жизни нашей стали заметно лучше.
Через год в Баку из Ирана приехали родители матери. Мы были рады приезду дедушки и бабушки и совершенно не чувствовали тесноты и неудобств в маленьком каретнике.
Жизнь начала принимать свои обычные формы — быстро знакомились и сближались дети, а затем родители. Жители нескольких квартир первого этажа очень скоро стали единой семьей.
Уж так повелось на Востоке, что беду и радость разделяют соседи вместе. Уважение к чужой вере, народным традициям, культуре были в каждой семье, и никто не чувствовал национального превосходства или ущемления.
Пять семей проживало на первом этаже. Среди них две азербайджанские, одна аварцев, семья казанских татар и наша — русская. Но жили мы все единой семьей.
Мы с сестрой посещали среднюю школу № 18 на «Шемахинке». Сестра была старше меня и училась на класс выше. В доме часто собирались друзья. Я как-то не задумывался над тем, что влекло их в наш дом. Я был неприметным мальчиком невысокого роста и младше многих по годам, так как после окончания первого класса был определен в третий и, таким образом, стал младше своих сверстников. Дети же всегда хотят быть взрослыми и самостоятельными, прибавляя себе годы. Среди учеников своего класса я постоянно ощущал свою возрастную «неполноценность», которая ко всему подчеркивалась еще моей детской внешностью.
Моя строгая матушка относилась доброжелательно к друзьям, потому что я был всегда у нее на глазах, и она без особых усилий следила за моим поведением, храня от дурного влияния.
Завсегдатаем в доме был Борис Алонзов, высокий, крепко сложенный блондин, родом из республики немцев Поволжья, с необыкновенной для Азербайджана испанской фамилией, к которой в школе мы добавляли дворянское «дон». Добродушный Нерсес Мартиросов, живший неподалеку на Пролетарской улице, старше меня года на три-четыре — к нему прилипла кличка «голубцы». Позже к этой компании примкнули еще товарищи: неглупый, хитроватый враль Виталий Белецкий, смуглый с красивой темной шевелюрой Рашид Курбанбеков, родом из Ашхабада, толстяк Додик Шапиро, хулиганистый, но верный братскому союзу Шурик Казахов.
В нашем обществе девочек не было — дружить с девочками начинали в старших классах.
