Как я играл в войну с внуком генсека ЦК КПСС - 1

Самое страшное армейское наказание – дополнительная, но ответственная служба!  Потом удивляются, что получают Василия Митрохина. По дубовому армейскому принципу: лучшее поощрение в армии – праздный отдых, ленивое ничегонеделанье, внеочередная увольнительная, дополнительный отпуск.  Только драить палубу или гальюн на флоте – наказание более-менее достойное своего названия.

Мне вспоминается по этому поводу весьма показательный случай, когда я впервые столкнулся с наказаниями в армии. Было это летом 1982 года, после окончания четвёртого курса МГИМО, когда все "мальчики" поехали на месяц в Путиловские военные лагеря под Калинином (Тверью) – для завершения институтской воинской подготовки, практических занятий и принятия присяги в качестве будущих офицеров-переводчиков запаса. 

Мгимошные "девочки" от этой повинности были почему-то избавлены, хотя во всех странах современного мира женщины служат наравне с мужчинами, если получают те же погоны. Ну, да – не в этом сейчас суть.

С начальством мне всегда везло, в общем и целом. Только пару раз в жизни попадались подонки или мудаки, а в остальном – люди не просто нормальные, но даже и хорошие. А вот в военных лагерях, слегка не подфартило. 

Дело в том, что, как и во всех советских ВУЗах, в МГИМО существовало два пути зачисления на учёбу: сразу после школы – через стандартный конкурсный отбор на экзаменах и после службы в армии – через подфак, подготовительное отделение. 

Разница между "школьниками" и "подфаковцами" была огромная: в возрасте, жизненном опыте, уровне образования и образованности. В МГИМО это чувствовалось особенно остро, потому что большинство "школьников" обладало элитным социальным происхождением, высокопоставленными родственниками, нестандартным знанием иностранных языков и зарубежных стран по опыту проживания за границей. Один внук генсека Брежнева чего стоил! 

"Подфаковцы" почти сплошь происходили из провинции, проживали скученно в институтском общежитии. Уже будучи с партбилетами после армии, они автоматически заняли большинство начальственных студенческих должностей. Но в мгимошной учебной аудитории и на экзаменах партбилет спасал далеко не всегда (двойки и тройки безжалостно ставили даже Андрею Брежневу), а начальственная должность не добавляла мозгов и знания предметов, скорее наоборот.  Однако за четыре года постепенно всё как-то поутряслось, попритёрлось, резкие различия стали стираться. "Школьники" уважали "стариков" за жизненный опыт, а те, в свою очередь, первых – за знания, таланты и профессионализм. Чем более мы стареем, тем менее критичной становится разница в возрасте в пару-тройку лет. 
 
Но на военных сборах все старые противоречия, противопоставления и затаённые обиды вдруг снова вылезли. Потому что "подфаковцы", уже прошедшие школу армейской срочной службы и имевшие сержантские и старшинские звания, снова вышли на первый план, оказавшись в более знакомой и привычной для них армейской среде, автоматически заняв должности младшего начальствующего состава – командиров отделений и заместителей командиров взводов (взводными и ротными командирами были профессиональные кадровые офицеры с военной кафедры института).

В нашем "французском" взводе, из-за языковой малочисленности, были перемешаны ребята со всех четырёх факультетов МГИМО (дипломаты, внешторговцы, журналисты и юристы). Командиром нашего отделения был "подфаковец" с моего курса на факультете МЭО ("Международные экономические отношения") – классный парень и, как оказалось, действительно толковый вояка и отец-командир, когда нужно требовательный и жёсткий, но понимающий, профессиональный, без заскоков и закидонов. 

А вот замкомвзвода был незнакомый мне до этого "подфаковец", будущий дипломат с факультета МО ("Международные отношения"). Фамилия его из памяти давно стёрлась за ненадобностью. Наши отношения сразу не сложились. Не то, чтобы это было каким-то особым противостоянием или борьбой (нас по сути ничего особенно и не связывало, и не разделяло, не было никакого повода административно бороться – ни будущих совместных должностей, ни нынешних привилегий), но имела место некая "холодная война", чисто на человеческом уровне. 

Я давно убедился в одном своём крупном и неисправимом недостатке: как бы я не прикидывался, не "играл социальные роли" и не пытался скрывать свои истинные, часто критичные мысли и нелицеприятные чувства, я всё равно непроизвольно источаю из себя уверенное ощущение свободно мыслящего и внутренне независимого человека (даже в условиях брежневского СССР), что особо остро, как собаки, чувствуют все начальственные держиморды, хамы и жлобы. Те, кто поумнее – опасаются и сторонятся. А активные идиоты – лезут на рожон, чаще всего натыкаясь на непредвиденный и жёсткий отпор. У недалекого человека с  властью, пусть даже самой ничтожной, всегда есть возможность свои пристрастия проявить. Причем, чем слабоумнее человек и ничтожнее власть, тем в большей степени он стремится ею злоупотребить – это универсальный закон. 

Короче, начались какие-то мелкие, но постоянные подначки. Ничего вроде существенного, но изо дня в день. Армейская дисциплина и беспрекословное подчинение младшего старшему по званию и должности не дают возможности подобному внутренне нечистоплотному, но внешне безупречному давлению противостоять. И такая игра идёт в одни ворота. Отыгрываться позволяли только занятия языком, по военному переводу – тут у меня было огромное и непререкаемое превосходство, но их было слишком мало. Приходилось терпеть, помалкивая.

В общем, копилось всё, копилось и однажды выплеснулось через край. Сейчас даже не вспомню конкретный повод и точные детали ссоры. Главное – как-то я не утерпел и со своим холерическим темпераментом и острым языком что-то язвительное, остроумное и весьма обидное для замкомвзвода громко, вслух и при всех сказанул. Взвод лёг на пол от смеха, потрясшего послеобеденную тишину занятий по "сампо" (самоподготовке) на свежем воздухе. Соседи сбежались полюбопытствовать, что случилось. 

Позеленевший от  уязвлённого самолюбия замкомвзвода, воспользовавшись удобным поводом, торжественно и прилюдно, не отходя от кассы, влепил мне за это два наряда вне очереди на дежурство по кухне – мыть грязную посуду. А взводный капитан, сам едва отдышавшись от смеха, добавил ещё один от себя – за пререкания и невыдержанное чувство юмора, негативно отразившееся на авторитете "младшего командира". Добавил, посматривая даже не на меня, а на своего зама с какой-то странноватой буддийской ухмылочкой, которую я тогда принял за издевку надо мной из чувства всемирной солидарности начальства. 

Итак мне дали три наряда вне очереди на кухню мыть грязную посуду! Что меня, малолетнего дурака, ещё очень мало знавшего настоящую жизнь, сильно расстроило, несмотря на странно звучащие завистливо-ободряющие слова моего старшего по возрасту однокурсника, командира отделения, который толк в жизни знал, куда больше моего! Жизнь учит быстро. И уже через сутки я тоже узнал, эмпирическим, опытным путём открыл (не даром мне потом было суждено стать профессиональным шпионом) высшую военную тайну СССР, а заодно и всех армий мира, всех времён и народов, которую знает любой настоящий солдат и которая, как оказалось, была неведома моего недругу – идиоту замкомвзвода, даром, что отслужил уже два года срочником перед институтом. Тогда-то я по-настоящему оценил хитроватый буддизм моего взводного и еле скрываемую зависть командира отделения. 

Только человек, совершенно неопытный и глубоко обделённый разумом мог себе возомнить, что направление на грязную работу на кухню может быть в армии наказанием! Читатель, если ты никогда не был в армии или на войне, и тебе предстоит туда отправиться, сильно моли бога или святых заступников, смело продавай свою бессмертную душу чёрту или дьяволу, плати любую взятку начальнику или кадровику, чтобы оказаться максимально близко к кухне, на любой, самой грязной и тяжелой работе! Присвоение звания Героя Советского Союза и награждение самым высоким воинским орденом во время боевых действий даже близко не может сравниться по уровню награды с прикомандированием к кухне на самую унизительную работу! 

Если есть на Земле рай – это армейская кухня. Если есть на Земле бог во плоти – это армейский повар.  Сойди на Землю второй раз прямо с небес Христос и встань рядом с армейским шеф-поваром, и тогда солдаты не будут ему покланяться так, как они боготворят повара! Папа Римский или Вселенский Патриарх по уровню влияния и власти не смогут и близко сравниться с самым последним прислужником на армейской кухне! В своей жизни я не ощущал большей полноты власти над людьми. Ибо дорога к мужчине, как гласит древняя мудрость, идёт через его желудок. А человек, открывающий врата на этой дороге, как Святой Пётр, владеет ключами к раю. Любой замухрышка, попавший на кухню, становится всесильным архангелом. У него сами собой отрастают крылья и образуется нимб над головой, который заметен невооружённым глазом всем остальным солдатам, простым смертным.

Тогда-то я и понял, что мой буддийски ухмылявшийся взводный, добавив лишние сутки к моему "наказанию", на самом деле производил меня в кавалеры всех боевых орденов всех времён и народов, издеваясь не надо мной, а над своим замом-дураком, который даже не понимал того, что творил. Дополнительные сутки при кухне были личной спецнаградой от взводного за мою отличную и злую шутку над идиотом и сволочью! Никогда в жизни я не испытывал большего удовлетворения от утолённой жажды мести, как в те три райских дня, проведенных на главной кухне Путиловских лагерей.

Как только я туда прибыл и представился шеф-повару по случаю своего откомандирования на трое суток, меня немедленно и отдельно накормили так, как я до этого никогда не ел. Не в том смысле, что на столе было что-то уж совсем умопомрачительно деликатесное. Я уже имел неоднократный личный опыт внештатной работы в закрытой номенклатурной системе ЦК ВЛКСМ, Комитета молодёжных организаций (КМО) СССР и ЦК КПСС с посланцами зарубежных комсомолов и вождями братских коммунистических партий, и удивить меня разносолами было больше невозможно. Просто всё познается и даётся нам в сравнении. После  трёхнедельной убогой, стандартной, армейской кормежки любая приличная еда в неограниченных объемах покажется райской. Что со мной и произошло. Далее я получил приказ немедленно уматывать обратно в свою палатку для дообеденного отдыха и не появляться на кухню раньше 13.00, посылая всех встречных начальников, если таковые возникнут на моём пути, вежливо, но твёрдо к ****и матери.

Чем я и не преминул воспользоваться. В расположении взвода, с лоснящейся от сытости и самодовольства физиономией, подчёркнуто правильно отдав положенные воинские приветствия, я нагло проследовал мимо дневального и моего замкомвзвода прямо к своей койке и самым вызывающим образом совершил то, что было строго-настрого запрещено распорядком всем остальным смертным – снова разделся и преспокойно улёгся в кровать в дневное время, громко попросив дневального разбудить меня не раньше 12.45. Когда идиот замкомвзвода, как стервятник, подлетел к моей койке и, начальственно шипя от гнева, потребовал разъяснений, он их немедленно получил так, что мало ему не показалось. Причём давал я, их даже не вставая, прямо по Владимиру Маяковскому: не повернув головы качан и чувств никаких не изведав. 

Смысл моей отменно вежливой фразы – слишком вежливой, чтобы не стать развязной и издевательской, как у крутых дворовых пацанов в бандитских районах, перед крупной дракой – сводился к тому, что мой "многоуважаемый" младший командир, самолично наказав меня откомандированием в наряд вне очереди на кухню, автоматически на трое суток перестал быть моим непосредственным и прямым начальником. Что я уже получил строгий приказ от нового непосредственного начальника на моём новом боевом посту – мойке на кухне – на обязательный уставной отдых перед тяжёлой работой. Что если у него есть сомнения, пусть перечитает Уставы Вооружённых сил СССР. А если у него остались дополнительные вопросы или претензии, то он может их предъявить рапортом в письменном или устном виде начальнику штаба батальона и далее, по команде, вплоть до министра обороны (короче, для непосвящённых в воинские премудрости: я его красиво и безнаказанно послал на три весёлых буквы). После чего презрительно отвернулся и немедленно уснул – от сытости, трёхнедельного недосыпа и особого морального удовлетворения столь скорым и великолепным отмщением гаду и подлецу своей обиды.