Двор - 4

Никитка был моим вторым после Вильки другом детства. Без него, точнее без влияния его семьи, оно было бы заметно более бедным. Наше знакомство началось с картинок в книжке Вильгельма Буша "Макс и Мориц", с которыми Никитка однажды вышел во двор. Картинки были смешны и великолепны одновременно. Сейчас я думаю, что они являются истинными предшественниками американских комиксов. Никитка тогда читать бегло еще толком не умел и поэтому просто объяснял картинки обступившим его ребятам. Через несколько минут подошла его мама и очень красиво прочитала веселые стихи под каждой из картинок. Вилька любил рисовать, и мы остались посмотреть книжку, когда все разошлись. Евгения Станиславовна взяла нас за руки и мы пошли к Никитке пить чай.

От нашего двора до Третьяковской галереи минут пять ходьбы пешком. С тех пор, как я себя помню, я всегда ходил в Третьяковку: с отцом, с Никиткиной мамой, постоянно с Вилькой... Может быть поэтому интересно вспомнить, как все это происходило. Процесс и здесь шел от точки, штриха, линии и затем к трехмерности и позднее к многомерности.

Сначала ни собственно графика или живопись, ни сюжет, ни тем более какая-либо идея меня не волновали. Самое главное — чтобы было похоже на "настоящее" и чтобы можно было увидеть какую-нибудь машину. И первой картиной, которую я запомнил, поэтому была "Чугунка", где был изображен паровоз. Огорчало, что он был "давнишним": для сметания снега у него перед буфером была привязана обыкновенная метла. Сейчас таких уже не делают! Теперь у нас хорошие паровозы. А этот какой-то старый дореволюционный. Потом стали проявляться сказочные сюжеты: отец показывал мне "Ивана-царевича на сером волке" и "Трех богатырей". Иван-царевич не очень совпадал со сказочным образом, мне он представлялся более сильным и мужественным, а вот богатыри — как настоящие. Позднее открылась радость узнавания пейзажа: так похоже, как на даче летом! И березы, как живые. Дальше шла уже история. Первой узнанной фигурой был Иван Грозный — там где он стоит с посохом... Только ко времени окончания училища — курсе на чертвертом или пятом — я, когда приезжал из Ленинграда в отпуск, стал чувствовать, что самое интересное — это портрет. По человеческому лицу можно прочесть и человеческую жизнь, и мысли, и время. Кроме Третьяковки мы часто бывали в Музее Изящных искусств. Позднее он стал "изобразительных". Я был уже постарше и поэтому восторг здесь вначале вызывался фигурами рыцарей, на которых были скрупулезно изваяны и панцири, и шлемы, и, главное, мечи и другое оружие. Здесь я впервые стал знакомиться с библейскими именами. Глядя на огромную статую Давида, мы спрашивали Евгению Станиславовну, кто он такой. А потом во дворе попытались метать камни самодельной пращей. Старания объяснить нам смысл "Явления "Христа народу" или предложение подумать о "Христе в пустыне" в Третьяковке, были у Никиткиной мамы не очень успешны: раз Христа не было на самом деле (для нас тогда это само собой разумелось), то что было толку смотреть на эти картины...