Первое время мне было очень трудно: чужой язык и нравы, умиленная глупость монашек.
Я бунтовала. Вот что я писала в 1920 году своим родителям:
«Милая Мамочка и милый Папочка…
Домреми — очень красивое место, и я от души желаю, чтобы вы купили домик и завели хозяйство, мы с папой будем искать улиток.
Я не хочу учиться читать и писать по-французски. Напиши, пожалуйста, „Им“. И привези, пожалуйста, русские книги, побольше. Но мне все-таки хочется домой и не будет жалко „Их“.
Киса Куприна».
Мама умоляет:
«Милый Котенок, если бы ты знала, как меня огорчает, что ты так непочтительна к своим учительницам. У французов извиняются за каждый пустяк… Учиться необходимо, осенью никуда неумеющую писать и бегло читать не примут даже в 1-й класс».
Отец же старается воздействовать на меня, как товарищ:
«4 августа 1920 г.
Милая Кс.
Я думаю, мама напрасно беспокоится. Потому что знаю, какой ты умеешь быть послушной, веселой и милой, когда захочешь. А если придется повиноваться, вспомни, как твой храбрый отец выпячивался перед начальством, когда был на военной службе в Гельсингфорсе (давно), а потом в Гатчине (недавно).
Твой Александр».
Потом в совместном письме они обещают приехать.
«Маленький мой котеночек.
Кажется, мы с папой недели на две приедем в Домреми подышать свежим воздухом, но еще твердо не решили.
Нежно мы с папой тебя вспоминаем, он скучает очень.
Целую тебя, мой воробушек.
Твоя только Мама.
Ничьи, ничьи, ничьи, ничьи, ничьи, только твои
А. и. Е. Куприны.
Слушай своих добрых наставниц.
Строгий Папа.
И, главное, — будь здорова.
Саша».
Свободное копирование
