Карповка - 1

КАРПОВКА
1815--1816

На ум приходят часто мне
Мои младенческие годы,
Село в вечерней тишине,
В саду светящиеся воды
И жизнь в каком-то полусне[1].

   Спустя немного времени по отъезде Яковлевых из Новоселья отец мой купил, верстах в шестидесяти от Корчевы, небольшую деревушку Карповку и весною повез нас туда.

   Не доезжая верст десяти или двенадцати до Карповки, приходилось пробираться по неровной дороге дремучим бором, где деревья до того теснились друг к другу и были так высоки, что в самый ясный полдень там царствовал мрак и глубокая тишина прерывалась только голосами птиц, да от времени до времени ветер пробегал по вершинам берез и сосен, качал их и шумел ими в вышине. Приближаясь к Карповке, деревья начинали редеть и вдруг сквозь них, сверкнувши со всех сторон, открывалась узенькая речка или, скорее, ручей, огибавший долину, по долине деревенька, роща, барская усадьба, вблизи усадьбы широкий пруд. Берег этого пруда, в затишье, охватывал высокий тростник, за ним стлался подводный лес перепутанных растений, среди которых водяные лилии недвижимо цвели над своими круглыми листьями, тесно лежавшими на сонной воде.

   Барская усадьба отделялась от деревни ивовым плетнем. Она состояла из надворных строений и довольно большого нового барского дома с двумя балконами. Дом этот был выстроен из толстых сосновых бревен, снаружи обит тесом, внутри стены оставались бревенчатыми; из них местами топилась смола, то застывая длинными потоками, то развешиваясь светлыми нитями, то стекая с них янтарными каплями.

   В комнатах было свежо и пахло смолой; кроме нескольких плетеных стульев и двух-трех турецких диванов, вся мебель в доме состояла из некрашеных скамеек с решетчатыми спинками, столов различной величины, шкафов и кроватей с белыми занавесками из серпянки от комаров, которых в Карповке водилась тьма-тьмущая от близости воды и леса.

   Я помню, как меня каждый день сажали на один из этих сосновых столов, такой длинный и широкий, что я могла по нем прохаживаться. Он стоял подле окна, из которого виднелась речка и ржаное поле, пересеченное широкой дорогой, вплоть до темно-зеленой стены леса. Когда мы приехали, поле это зеленело озимью, с наступлением жаров зазолотилось и по нем как бы брызнуло синими васильками; перед уборкой хлеба оно волновалось морем налившихся колосьев.

   Мало-помалу стол этот сделался моей детской. Я переселила на него свои игрушки, свою дымчатую кошку Машку и, играя ими, целые часы не спускалась на пол. Дворовые девочки натаскивали мне на стол с речки цветных камушков, из леса -- цветов, моха, веток, из которых я строила сады и цветники.

   У нас беспрестанно являлись то зайчик, то белка, то еж, то гнездышко с белыми или пестрыми яичками. Все это встречалось с криками радости, звери кормились по чуланам, надоедали и выпускались на волю, большей же частью белки и зайцы, улучив свободную минуту, сами убегали в лес. Один еж с своим семейством прожил довольно долго на погребице. Вскоре явилась около моего окна прикрепленная клетка с перепелом. Я любила слушать, как он на вечерней заре перекликался с товарищами, скрывавшимися во ржи; любила слушать, как птички поют, как роща шумит, сосна скрипит под ветром, дятел долбит дерево; засматривалась, как солнце кроется за речку, как заря румянит небо.