Я возвращался в омнибусе из окрестностей Рима. Я развлекался наблюдениями над моими компатриотами — парою молодоженов. Парочка была разъединена сиденьями. Жена, блондинка с русской миловидностью лица, понятной, может быть, только нам самим: так все на этих лицах бывает сбито кое-как — впопыхах воткнут нос, по ошибке вздернуты невпопад брови. Глаза начаты краситься синим, да краски не хватило, и туда напустили не то охры, не то просто сняли синюю краску нечистым клякспапиром, и осталось серо-сине-коричневое пятно с прозеленью, — и цвета их не опишешь. Губы — с двух разных лиц: верхняя очень веселая, с задором, а нижняя плаксится, капризит, словом, никакой типовой определенности, но трогательности, знакомой от рожденья, хоть отбавляй!
Молодоженка сидела против меня, а ее муж — через одного пассажира, на моей скамье. Она делала какие-то сложные проекции глазами и головой: установив направление луча зрения мужа, женщина переводила свой взгляд на объект, который глаза ее мужа фиксировали. Для этого она бесцеремонно выгибала голову на соседей… Очевидно, луч зрения мужчины упирался в брюнетку у окна напротив…
Русские, благодаря китайщине своего языка, непроницаемого для Европы, за границей обычно злоупотребляют этим.
— Коля, отведи глаза от этой девицы! — громко, на весь вагон, сказала жена.
— Голубушка, я же, право, смотрю в окно на развалины Каракаллы… — сказал разумно муж.
— Как ее зовут, — меня не касается, но смотри, пожалуйста, в окно направо!
Коля послушно повернул голову направо. Это был благонамеренный, серьезный мужчина, судя по внешности, и я не видел в нем намерения разглядывать женские лица, но ему не везло: направо он уткнулся непосредственно в рыжую красавицу с васильковыми глазами на фоне окна с развалинами. Жена ахнула.
— Отвернись оттуда и смотри прямо на меня! — скомандовала она. Муж сделал пол-оборота головой…
— Голубушка, ты сидишь как раз на простенке, и я не вижу никаких исторических мест… Я трачу попусту время и деньги, — выдержанно, но уже с легким огорчением сказал он, не меняя фронтальную установку головы.
— Николай, ты хитришь, ты и сейчас скользнул глазами на мою соседку! Пойдем! — она взяла за руку мужа и повела на площадку, чтоб сойти на первой остановке.
Я, еще не знавший семейных уз, посмеялся на эту сцену, как-то выпукло и наивно вынырнувшую на величаво мрачном фоне моих наблюдений.
В этот же вечер я встретил эту парочку в кафе дель Грека Здесь она сидела в углу, а Коля повернут был к ней лицом и говорил ей, неожиданно для своей уравновешенной внешности, с пафосом и с дрожью в голосе:
— Вот там, — показывая рукой позади себя, но не поворачивая головы, говорил он, — сиживал Гоголь, Николай Васильевич, окруженный русской молодежью. На том стуле, правее моего левого уха от тебя, голубушка, сидел Иванов, Александр Андреевич… Это — художник, двадцать лет писавший одну и ту же картину… Брюллов, Бруни, Иордан — все сидели, окружая великого творца «Мертвых душ». И он говорил…
— Опять у тебя на сторону галстук, Коля… Ну, ну! Муж дернул к адамову яблоку галстук.
— Он говорил, голубушка, об искусстве, которое только здесь, в Италии, дает…
— Коля, ты любишь меня?
— Да, — сказал муж.
— Нет, правда, Коля, скажи: любишь?
— Уверяю тебя, голубушка.
— Я тебя всерьез спрашиваю, забудь все, что у тебя в голове, и отвечай мне по-настоящему: любишь ты меня или нет?
Муж, округлив глаза, сказал вдумчиво и резонно:
— Ну, послушай, дорогая, зачем бы я на тебе женился, если бы не любил тебя?! — и развел руками. Каждый согласился бы на его доводы, но я увидел из-за «Коррьере делла Сера», которым прикрывался, как заволновалась нижняя губа женщины и на глазах ее появились слезы.
Коля растерянно шевелил усами.
Ну, что говорить, что она была похожа на наш весенний пейзажик со свежераспустившейся березкой, что, смотря на ее антиклассическое лицо, я вспоминал все юное и простое на моей родине… Все это приторно, и потому я не продолжу дальнейших сравнений, пусть они только подразумеваются, но Коля, хотя бы, допускаю, и не подозревал об этих схожестях жены, но, тем не менее, нельзя же было так протокольно отвечать на ее образцово и классически поставленные вопросы; ну, скажи, он, хотя бы одно слово: «дорогая!» — с восклицательным знаком, или еще проще, одно междометье: «Ах…» — и многоточие, да, наконец, ничего не говоря, поцеловал бы, несчастный, ее руку по счету вопросов… Тем более рука у нее была красивая и не испорченная маникюрами…
Красивая — это не то слово, ибо оно заведет нас опять в музей Ватикана, — это наша рука с равнины русской, в ее делании ни греки, ни римляне участия не принимали, но, мозолистая или холеная, рука эта имеет свою особую выразительность.
Свободное копирование
