Долго я не мог заснуть, прислушивался к ночным звукам.
То взлает спросонья пес. То заржет конь от любви либо от страха, — встревожится на ржание чоканьем птица. Людских звуков не было слышно, даже плача детей: видать, и ребятишки и взрослые крепко завинтились сном.
На спине, руки под голову, лежал я. Мысли блуждали по земле и в палатке, во тьме которой нащупывался образ девушки странной, не моей, но притягивающей к себе этой чуждостью.
На мое одиночество перешли мои мысли: жизнь подменена наблюдениями над жизнью. Чем-то я обездолил себя, забросил свою вторую половину, без притоков горячей крови чахнет она… Жду без конца, но не приходит ко мне полнота ощущений…
Присутствие девушки углубляло элегичность моих неуправляемых мыслей. Припомнил лицо, фигуру стройного звереныша с упругой, обозначившей соски, грудью…
«Для каких же, черт возьми, надобностей создавался тысячелетиями аппарат человека? — опять зарезонила моя первая половина, развязно управлявшая второй. — Только для обмена веществ? Только для примитивной защитной тренировки?»
Разбитый надвое, я слышал, как вторая довольно внятно шептала первой:
«Перед кем упражняешься, меня не проведешь!»
«Отправления организма связаны с космическими отправлениями мира, — не унимался развязный, — значит…»
В чем заключалось это «значит», мой умник недодумал.
Из темноты шатра послышались сдерживаемые всхлипы, когда уткнувшийся в подушку человек плачет и отрывисто передыхает нехватку воздуха.
Мне дружески и просто стало жаль девушку, захотелось утешить ее моим сочувствием. Я приподнялся на локоть и сказал в темноту:
— Зорка, не плачь…
Хотел, верно, я сказать о том, что счастье на ее красоту придет, что если жених не оценил ее, так сыщутся и другие молодцы в таборе, но речь моя пресеклась: по звону монист я понял, что Зорка привскочила на ложе, и ко мне донесся ее жестокий шепот:
— Замолчи!! Придешь — кричать буду!!.
Чертова экзотика! Поняла, нечего сказать, — дурак, тоже сунулся… Заворчал я про себя от обиды на кочевницу и укутался пледом до ушей.
Уснуть мне так и не пришлось. Уже глаза мои слипались, как в этот момент из ночной тишины донесся ко мне мягкий треск валежника, а сейчас же за этим раздался тихий свист, и на фоне раздвинутого входа шатра появилась мужская фигура и скрылась.
На этот зов, как кошка, скакнула мимо меня Зорка и исчезла.
Валежник сильнее затрещал, удаляясь от меня своими хрустами, словно захихикал надо мной.
Неуютно и скучно стало в шатре и в таборе. Прикрутил я мой плед к багажнику и повел машину к большой дороге.
Кочевничьи псы подскочили ко мне. Злобно рыча, уткнулись мордами в мои икры; проводили они меня до шоссе. Недоумевая, что им со мной, не бегущим, делать, постояли возле меня, скребнули блох и поплелись в табор…
— Да, — сказал я себе, — а все-таки Зорка молодец, а ты, приятель, фанфарон!..
На востоке алело небо. Превозмогая предрассветную дрожь, тронул я педали и по-волжски, желобком языка между зубами, свистнул дико и протяжно: пусть и Зорка знает, что со мной что-то случилось!
Перелесками ответило многократное эхо и лай собак.
Взошло солнце, просушило росу. Я свернул с шоссе на лесную опушку и лег спать…
Свободное копирование
