Александровский сад

   Сегодня, 3 июня, я проходил через Александровский сад. Погода была дождливая и свежая, а зелень яркая и нежная, еще весенняя. За последние годы я часто переживал ощущение весеннего блеска именно в этом саду. Этот сад всегда попадался мне на пути из Сената. Случалось мне и нарочно ездить в него днем, в праздники, или в светлые петербургские вечера, когда почему-нибудь не хотелось за город. Я видел множество женщин и чиновников в аллеях, видел в жаркие воскресные дни целую толпу детей возле круглого фонтана, видел случайные парочки на уединенных скамейках: улыбающегося обольстителя и принаряженную незнакомку. Этот длинный проходной сад под сенью адмиралтейского шпиля как-то безмятежно соединяет в себе разнообразное столичное население и затем свободно выпускает его на Невский, к шумному перекрестку конок и к магазинам эстампов, вокруг которых всегда останавливается и толпится какой-то добродушный народ, с одинаковою мечтательностью осматривающий и картинки, и прохожих. Все это вместе сообщает каждому, погулявшему в Александровском саду, впечатление всеобщей терпимости и благоволения. Здесь и старики, и студенты, и гувернантки с книжками, и молодые бюрократы, и больные дамы, и простонародье, и "погибшие созданья" с фиктивными покупками (чтобы не придиралась полиция) -- и все это входит и выходит, не возбуждая ничьих подозрений. Каждому здесь легко; каждый ведет себя естественно.

   Сегодня я шел по этому саду с невольным ощущением вечности: ведь вот, -- думалось мне, -- сколько я пережил, из года в год блуждая по этим аллеям, сидя на этих скамейках. Здесь, своими глазами, на своей коже, я переиспытал все оттенки периодически наступающей и переходящей в лето весны. Я видел смену одежд, я вдыхал первые благоухания зелени, я любовался возраставшим многолюдством сада, рассматривал бесчисленные лица прохожих, подглядывал чужую жизнь, думал, вспоминал, вздыхал и улыбался -- и вся эта кипучая картина жизни, которую я воспринимал, -- есть прах... Но вот, в середине сада, Бог весть почему, торчит на высокой скале бронзовый бюст Пржевальского. "Все погибнет, -- сказал я себе, -- а этот останется". Мне стало горько и скверно. И в эту минуту по дорожке, огибающей бюст Пржевальского, проходил молодой человек, аккуратный, высокий, в чистеньком платье, в сереньком пальто. Он имел умеренно счастливый вид: не было никакого сомнения, что подобные мысли никогда не могли бы отравить его сердце. Его жиденькая светлая бородка была расчесана надвое; он с удовольствием курил папироску и благонравно придерживал другою рукою новенький портфель; у него совершенно определенные цели в жизни и полнейшее внутреннее равновесие.

   Его лицо и вся его фигура неизгладимо врезались в моей памяти. И в это мгновение он мне показался великим человеком.