17/I
Чирсков[1] читал первую половину сценария. Стал получаться… Мои пожелания нашли отклик, предложения приняты. Появляется стремительность, компактность, темперамент. И все становится поэтичнее. Уходит эта обыденная, от беспомощности, серость, что пытаются назвать реализмом. Во вторую половину внес много предложений. Принимают.
Если бы кто-нибудь сменил режиссера. [Ему]… противопоказана эта тема.
Просмотрел снятый материал по «Парню»…
Ошибся. Думал, вытяну своими силами, без переделок сценария, против которых стали восставать категорически… Нет, нет…
Зря согласился. Уж, казалось, довольно одного опуса с «Дуровой». Характера нет, его надо сочинять, драматического напряжения он не несет, юмором не сдабривается, острого рисунка не применишь…
Очень трогательно, в первый раз так, расставалась дочка:
— Не уезжай, папочка, не уезжай…
— Меня дядя Юра вызывает.
— А ты не уезжай. Ты играть едешь, так играй со мной.
— А он мне деньги платит.
— А ты здесь зарабатывай. Не уезжай.
Милый мой ребенок, все время в разлуке. И им приходится нести бремя времени, лишения, права побыть даже с дорогими ее маленькому сердцу. Леша тоже расстроена… молчит…
Свободное копирование
