Вокзал

Белградский вокзал мне был хорошо знаком. Но не потому, что я часто уезжал или приезжал, а главным образом, из-за кафе, которое находилось в непосредственной близости. 

Обычно в этом кафе можно было встретить "бездомных" философов, которые, вокруг вечной бутылки вина, рассуждали о войне и о ее последствиях в планетарном масштабе. Эти неряшливо одетые люди были знатоками гуманитарных наук. Их дискуссии были полны выдержки и хороших манер по отношению к оппонентам: никто не повышал голоса и, конечно, никто не прибегал к бранным словам. Я любил заходить в это кафе - обычно по субботам, после обеда, - и прислушиваться к мудрости этих незаурядных, плохо одетых философов.


Идя в это кафе, я невольно проходил мимо вокзала и видел следы усиленной бомбардировки немецкой авиации. Никаких восстановительных или ремонтных работ не проводилось, и эти следы были естественной декорацией того времени. 
Спускаясь к вокзалу, окутанному утренним туманом, мы с трудом увидели, что к нашей платформе начали подавать состав. Подойдя ближе, мы окаменели: вокзал был оцеплен юнкерской ротой под начальством полковника Осипова, к которой мы больше не принадлежали, и полицейской командой. Такого осложнения мы не предвидели. Саша был прав, говоря, что мы были неразумными оптимистами. 

После быстрой оценки положения мы пришли к заключению, что рассуждать о том, как быть, делу не поможет. Надо было немедленно решить, как поступить и что делать!
В первую очередь надо было узнать, как расставлены посты и где они находятся. Есть ли посты на пути "нашего" поезда? Можно ли пройти незамеченным к поезду и как это сделать? Митя этого сделать не мог: у него не было штатской одежды. На мне же был летний (в декабре!) серый костюм с красными прожилками. Я натянул кепку на лоб и двинулся на разведку. Возвращаясь с платформы в боковой зал вокзала, я увидел через застекленные двери полковника Осипова: он шел мне навстречу! К дверям мы подошли одновременно. Он нажал на ручку, а я ее подпер: дверь "оказалась" закрытой! Он нажал второй раз - опять без результата. Маневр длился меньше секунды. Видимо, полковник меня не узнал и решил, что "этот" путь закрыт для беглецов. Я же решил, что этот путь открылся, и дал об этом знать своим товарищам. За минуту до отхода поезда раздался гудок. Входя в вагон, я столкнулся с патрулем, который прочесывал состав. Беглецов он не обнаружил (или не хотел обнаруживать!). 

Задрожал вагон, зазвенели тормозные колодки, застучали колеса на стрелках и на стыках. Мы двинулись в неизвестность...

Первая остановка в Земуне - в свободной зоне. По дороге мы установили, что в группе не хватало троих. Почему они не с нами? Что произошло?

Немецкий Красный крест раздавал теплый гороховый суп вдоль состава. 
Из вагона мы увидели, что наши "пропавшие" пробирались сквозь толпу. Они рассказали, что Лома, видя отходящий поезд, "рванул" через главный вход. На него насело двое из полицейской команды, но этого оказалось недостаточным: Лома их потянул к уходящему поезду. Тогда подбежал третий и ударил под колено. Лома потерял равновесие и упал... 

- Когда я вскочил на подножку последнего вагона, - начал рассказывать один из них, - дверь неожиданно открылась наружу, и я должен был ухватиться за поручни. Это был полковник Осипов. Я автоматически опустил голову и протянул свободную руку полковнику, чтобы помочь ему сойти с подножки. В момент, когда я почувствовал, что он оперся на ладонь, я еле-еле расслабил руку, чтобы ему показалось, что он оступился. Конечно, я его придержал и не дал ушибиться. Признаюсь, что я поступил нехорошо, тем более что у меня не было никаких счетов с ним. Но бывают в жизни моменты, когда нет времени быть вежливым со всеми.

- Когда мы увидели, что поезд тронулся с места и что нам его не догнать, - рассказывал другой, - мы остановили грузовик и уговорили водителя (аргументы у нас были солидные и веские), чтобы он пустился догонять ушедший поезд. Вот мы вас и догнали, - заключил он! 
Несмотря на очевидный успех этой операции, нам было не до радости: брат Ломы был среди нас.

Просматривая этот отрезок жизни и вспоминая обстоятельства нашего побега, я прихожу к заключению, что наш расчет, в общем, был достаточно правильным. Однако некоторые моменты нами не были учтены, как, например, оцепление вокзала. Если бы оно было герметическим и постовые выполнили бы свой военный долг, то мы никогда бы не пробрались к поезду. Очевидно, что нам помогла негласная помощь со стороны наших бывших товарищей, для которых мы были выразителями протеста, с которым многие были согласны, но, исходя из личных соображений, предпочли остаться в тени.
Официально мы были дезертирами и предателями. Многие из бывших товарищей даже теперь, полвека спустя, продолжают нас считать таковыми. Ибо они считают, что мы, прекратив борьбу против коммунизма, предали Белую Идею, предали идею Белой армии!

Что же касается нас, "дезертиров", то я расценивал события по-иному. Я считал (и продолжаю считать), что афишированный немцами антикоммунизм был лишь удобным, временным попутным лозунгом! Что, по сути, немцы воевали только ради овладения сырьевыми богатствами России. Таким образом, цель немцев нисколько не соответствовала нашему стремлению попасть в Россию и бороться с коммунизмом там, на месте. Какое фатальное недоразумение!!!

Многие из моих бывших товарищей заплатили жизнью за приверженность идее, которая существовала только в воображении доблестных и боеспособных в прошлом, но политически близоруких и неграмотных руководителей. Переходы в тяжелых климатических условиях и напряженных, неравных боях с коммунистами Тито и наступающей Красной армией были их уделом! 

И погибали они просто так, без пользы для Белой Идеи и без пользы для России!
Надеюсь, что наступит время, когда какой-нибудь историк заинтересуется этим периодом и вынесет объективное заключение. Нам же, прямым участникам этих событий, трудно вынести нейтральное и справедливое заключение: наши старые раны еще не зарубцевались полностью!


Поезд покинул Земун. Наши переживания улеглись, и жизнь постепенно начала входить в свои права. Чтобы заполнить медленно текущее время, каждый рассказывал свою историю побега. Одни рассказывали объективную суть происшедшего, другие, менее скромные, преувеличивали свою сообразительность и находчивость. В общем, каждый вел себя соответственно своему характеру. Одних волновала неизвестность будущего, а других - судьба их родных и близких.

Старший по возрасту нам сказал, что сомнения и сентиментальность оказывают отрицательное влияние на мораль человека. Он говорил, что мы выбрали свое решение совершенно свободно и что у тех, кто колеблется еще есть возможность избрать иной путь. Если же они останутся в группе, то им предстоит улыбаться при успехе и при неудаче: и то и другое будет впредь нашим уделом. Произнесенные слова мне показались жесткими для нас, двадцатилетних, но никто ему не возразил.

Наш поезд простаивал часами на станциях и полустанках, пропуская военные эшелоны в обоих направлениях. Во время таких остановок немецкий Красный Крест раздавал горячие супы вдоль всего состава.

На одном из таких полустанков, под вечер, какие-то солдаты вошли в вагон, офицер-партиец приказал нам выйти и указал на стоявший грузовик. Нас повезли в неизвестном направлении. 

Мы очутились в лагере! Сначала нас повели по узкому проходу, обнесенному колючей проволокой. Потом проход стал шире, и мы очутились в чистом, хорошо отопленном и хорошо освещенном бараке. Нам указали на голые нары. Человек, который нас вел, нам сказал, что через три дня нас повезут на работу, но не сказал на какую и куда. Он нам выдал талоны на трехдневное питание и добавил, что наш приезд этим вечером не был запланирован и поэтому наш ужин не был предусмотрен.

Такой неожиданный поворот событий в нашу программу не входил. Наш "швед", Володя, отлично владевший немецким языком, сказал следующее:

- Мы - группа добровольцев. На этом основании мы желали бы встретиться с комендантом лагеря - во-первых, чтобы его приветствовать, во-вторых, чтобы его поблагодарить за ваш прием, наконец, чтобы его ввести в курс наших проблем.
- Конечно, конечно, но какие у вас проблемы?
- Наши проблемы - это проблемы людей, которые едут издалека и которые, после длинного пути, лишены еды и постели.
- Конечно, конечно, но я не могу беспокоить коменданта в такой поздний час. Не могли бы вы подождать до утра, я уверен, что комендант вас примет.
- Предположим, что мы согласимся на встречу завтра утром. А что вы предлагаете сейчас?
- Сейчас все закрыто.
- Очень жаль, что так получается. Однако сейчас не так уж поздно, чтобы мы отказались от встречи с комендантом с вашей помощью или без нее.

Едва наш "швед" закончил фразу, как открылась дверь, и на пороге появился человек в партийной форме. Его невысокий рост, с головой, лежащей непосредственно на плечах, и отвисший живот придавали ему вид упитанного паука.
Это был комендант лагеря.

"Швед" представил коменданту нашу группу и, как хороший дипломат, ему объяснил, что мы не обыкновенные рабочие, а добровольные союзники Германии и что мы едем в Берлин по особому контракту; что после долгого пути мы хотели бы поужинать и отдохнуть, но не на голых нарах. 

Распоряжения коменданта полетели, как удары кнутом, гортанные и односложные!
Нам выдали одноразовый паек и принесли одеяла. Утром нам выдали котелки и столовые ложки. Куда мы попали? Что это значит - котелки и ложки? Сидим день. Сидим второй. Впечатление, что мы никого не интересуем. 

Подошло обеденное время. Мы стали в длинную, змееобразную очередь. Площадь, на которой мы находились, была обнесена растянутыми кругами колючей проволоки, вдоль которой стояли вышки с сильными прожекторами. Я заметил, что большинство находившихся в лагере - как мужчины, так и женщины, носили ватники с пришитым матерчатым прямоугольником с буквами "OST".

- Так это же наши соотечественники! - воскликнул Митя.
- Может быть, а может быть, и нет, - ответил я. - Для нас "OST" - это Россия. Для немцев же - это все то, что лежит на восток от их границы с Польшей. Это может быть Румыния, Прибалтика, Карпаты и, конечно, Россия. Пойди узнай, откуда они!
Моментами, когда кто-то пытался обойти очередь и приблизиться к баку раньше других, возникали драки-вспышки. Стоя в очереди, я заметил, что по мере продвижения к месту раздачи обеда люди убегают из нее, не дойдя до котла. 
В чем дело? 

Вскоре я очутился за тулупом "ворсом наружу". Смотрю на тулуп и не понимаю, почему ворс "волнит". От ветра? Но ветра не было. Присматриваюсь. Меня охватил и ужас, и омерзение от такого количества вшей, которые, передвигаясь с места на место, вскарабкивались друг на друга и "волнили" ворс тулупа. Я застыл, как вкопанный! 
Судя по одежде, паренек был "из восточных", но откуда точно, я не знаю - не спрашивал. 
В этот день я не обедал!