Опять, как снег на голову, новость - четвертую категорию завтра увозят в Астрахань. Прощайте, Муфточка, Загорянская, Айно! Опять суматоха, расставание, слезы, обещания, адреса. Накануне отъезда Айно заявила мне тоном, не допускающим возражений:
- Выпиши с лицевого счета двести рублей мне на дорогу. У меня нет денег.
- Но ведь мы только что взяли сто, больше не дадут (выдавали по сто рублей в месяц).
- А ты попроси хорошенько, скажи, что ты мне должна двести рублей.
- Да что ты! Никто не поверит, все знают, что у тебя нет ни копейки, наоборот...
- Нет, скажи так, как я велю, убеди, тогда поверят.
- Но я не умею, не хочу врать, у меня не выйдет!
- А я говорю, выйдет, постарайся, я то же самое скажу.
Мы пошли вместе в контору - конечно, отказали. Она повела меня к Долгову, чтобы врать (ну, смотри, не сорвись!). Долгов, по лагерным меркам справедливый, видит нас насквозь, знает, кто кому должен. Я начала неуверенно врать, он меня оборвал:
- Перестань болтать вздор, это на тебя не похоже. А тебе, Бранд, как не стыдно вымогать у нее деньги, жить на чужой счет? Не разрешаю. Доедешь и так, небось накормят. - И мне пытливо: - Говори правду.
Я не выдержала, сорвалась и сказала правду. Он:
- Ну, то-то. Думаешь, не видно... Теперь уходите обе, и чтоб я не слышал об этом.
За дверью в коридоре Айно закатила мне такую сцену, что до сих пор страшно вспомнить. Глаза ее совсем побелели, лицо покраснело, рот ощерился крысиной злостью:
- Дура! Дрянь! Раскололась... Трусиха, тряпка!
Она осыпала меня оскорблениями, терпенье лопнуло, я послала ее куда подальше и выбежала из конторы. Конец лжедружбе, хватит. Ужинали врозь. В бараке я сейчас же залезла к себе спать, но не могла заснуть от возбуждения и возмущения ее нахальством.
Свободное копирование
