Генеральный Штаб. 1905-1914 - 3

В Петербурге я поступил в офицерскую кавалерийскую школу, на один год, как то полагалось для офицеров Генерального Штаба, желавших идти по кавалерии.

Если в принципе Академия имела смысл, но теряла его на практике, то про офицерскую кавалерийскую школу можно было сказать обратное. Какой смысл имело послать кавалеристов, будущих командиров кавалерийских полков, дивизий и корпусов, в школу, где учились ездить верхом и где вырабатывались отличные берейторы. Тот, кто это выдумал, был, может быть, влиятельным человеком, никогда не побывавшим в школе и не знавшим, что в ней делается. На практике школа имела на нас прекрасное влияние, так как от 4-5-ти часовой тряски, фехтования, гимнастики и вольтижирования у всех зазубрившихся мозги очистились, и тухлый багаж из головы вытрясся.

20-го декабря 1905-го года я был на занятиях в школе. Ко мне пришёл мой вестовой и сказал мне, что меня просит выйти старая барыня. Ко мне приехала мама. Она выехала накануне из Ассика и передала мне письмо моего Паюсского двоюродного брата Николая. Он мне писал, что население восстало, что почти все помещики покинули свои имения, бросая их на произвол революционеров. Он остался в Паюсе, собрал вокруг себя верных людей и предлагал родственникам присоединиться к нему, чтобы силой оружия защищать родовую собственность, без которой лучше умереть. Он предлагал мне не медля секунды приехать к нему на помощь с возможно большим количеством оружия. Я посмотрел на маму. Она мне ответила, что не вправе удерживать меня, если я захочу поехать. Упрекать за это мою дорогую маму не могу, так как она не отдавала себе отчёта о размерах движения в Балтийском крае.

Моё решение было принято, не задумываясь. Я побежал к начальнику школы, генералу Брусилову (впоследствии – Верховному Главнокомандующему) и попросил разрешения уехать со своими лошадьми и казённым вестовым (восточным человеком), винтовками, револьверами и большим количеством патронов. Брусилов пошёл мне во всём навстречу: он посоветовал мне обратиться к Главнокомандующему, Великому Князю Николаю Николаевичу, с просьбой о назначении мне конвоя, так как без него ехать бесцельно – «не доедет до места».

Я помчался в Штаб Округа. Генерал Раух, начальник Штаба Великого Князя, заставил меня ждать, так как одновременно со мной со всех сторон к нему приезжали люди с требованием о военной помощи. Среди них я увидел и графа Евгения Толя, из Аррокюля, нашего соседа по Ассику. Он мне сообщил, что получил срочное известие об опасности, грозящей Аррокюлю. Про Ассик он уверял, что он был захвачен утром мятежниками. В Ассике я оставил Савельева и боялся, что управляющего и его убили. Толь меня заверил, что он при всех обстоятельствах присоединится ко мне. Когда Раух к нам вышел и отказал в конвое, Толь ему сказал, что он забывает, что тогда погибнет его, Толевское, многомиллионное состояние. Раух его обрезал, но всё же направил нас на Итальянскую во дворец к Великому Князю.

Там была суматоха. Адъютант вышел к нам и сказал, что Великий Князь всем отказал в помощи, и наше ходатайство бесцельно, так как только что подписан приказ не дробить военных частей. Он вошёл к Великому Князю и вернулся с отказом. Оставалось ехать одному. Я забрал своих лошадей и выехал на Балтийский вокзал. Комендант станции отказался погрузить лошадей, заявив, что поезда в Эстляндскую губернию не ходят. Путь, будто, разобран революционерами. Я всё же пошёл на товарную и обнаружил, что через 15 минут отходит молочный поезд. Движение поддерживалось только до Молосковиц. Тем не менее, я заставил моих двух лошадей погрузить в товарный вагон и прицепить к этому поезду: как ни как, на сто вёрст меньше ехать верхом. Товарные вагоны были не топлены. Толь и я сели в какое-то кондукторское отделение товарного вагона, единственное место, не занятое молочными сосудами.

Ночь была ужасная. Мне стало так холодно, что я перешёл в вагон лошадей, где было немного теплее. Пока мы ехали по Петербургской губернии, всё было в порядке, лишь железнодорожные служащие готовились к забастовке, будучи на стороне революционеров. Поезд наш, однако, пошёл дальше, чем предполагалось, и мы доехали до Нарвы, то есть почти вдвое дальше Молосковиц. Тут нас догнал первый воинский поезд из Петербурга. После нашего выезда Великий Князь предложил провинившимся кронштадтцам поехать на усмирение Балтийских губерний; они с радостью приняли предложение искупления вины. Во главе эшелона был адмирал барон Ферзен; в качестве начальника штаба отряда при нём состоял бывший Кавалергард, полковник Генерального Штаба Николай Петрович Половцев, мой приятель. Я прицепил свой вагон с лошадьми к воинскому поезду и пересел в отделение к Половцеву. До этого мгновения мой выезд был столь же бессмысленный, как поездка на аэроплане на луну. Какие были шансы, чтобы я зимой при сильном морозе из Молосковец проехал 300 вёрст верхом вдвоём с вестовым по льду и снегу по дорогам, по которым двигались сотнями банды вооружённых революционеров, а вне дороги ехать зимой нельзя? Это тогда меня не волновало; напротив, я ехал счастливый, что нашёл исход – если не с пользой, то при столь интересных обстоятельствах – закончить свою жизнь. Кроме того, я не был уверен в том, что не доеду. Зато я не сомневался в том, что значительное число моих патронов будет разменено на жизни людей, гибели коих я жаждал. Я ехал на смерть с радостью.