Генеральный Штаб. 1905-1914 - 1

Весной 1905 года всех причисленных к Генеральному Штабу повезли в Царское Село в Александровский дворец. Государь вышел к нам и поздравил со следующим чином. (Я был ; года поручиком.) Обходя нас, он каждого спрашивал, кто куда поступает. Хотя велись переговоры о мире, было всё же прислано 20 вакансий на Дальний Восток; первые двадцать разобрали их. Один из первых двадцати, однако, был болен, и я как 21-ый мог поехать в Манчжурию. Это стало мне известно, когда я уже делал шаги, чтобы пойти по военной агентуре. Поэтому я доложил Государю: «иду по военной агентуре»; а следующий за мной, вследствие моего пропуска, опять шёл на Дальний Восток. Вышло неловко, как будто я отказываюсь идти на войну. Государь, отойдя шагов 10, повернулся и посмотрел на меня, как будто что-то собираясь сказать или желая запомнить моё лицо, но потом он пошёл дальше. Особенность его лица, опухшие, толстые, выдающиеся веки мне врезались в память.

Для движения по военной агентуре я использовал своё положение в свете; мне было разрешено работать в главном управлении Генерального Штаба, вопреки закону и существующему обычаю. Устроил мне это генерал Ермолов, брат министра и отчим Суровцовых. В тогдашнем седьмом отделении мне дали сделать сводку наших сведений по Китаю. В качестве кого? Просто потому, что в России по протекции всё было возможно. На моё несчастье, в VII отделении начальником был генерал Адабаш, человек, обжуливший богатейшего домовладельца Смирнова. В этом доме жил Оскар Алексеевич фон Валь, брат моего отца, которому хорошо была известна проделка Адабаша. Адабаш знал, что его история часто комментировалась моим дядей, имевшим с ним личное столкновение.

На моё несчастье, Адабаш, не имея данных, здорово живёшь, написал статью о Китае. Основательная разработка материала привела меня к выводам, обратным сделанным им. Эти причины заставили Адабаша не давать хода моей работе под предлогом, что он её должен предварительно просмотреть, раньше чем отдать в типографию. Я неожиданно, при первых же шагах, ещё не будучи офицером Генерального Штаба, а лишь прикомандированным, нарвался на врага. Это тем более была для меня неприятная случайность, что я лично ничего против Адабаша не имел, и его воображение, что тут появился для него опасный человек, ни на чём не было основано. При корректуре я попросил князя Волконского, офицера VII отделения, помочь мне. Он для того приглашал меня в свой особняк на Сергиевской, ближе к Литейному. Волконский был мил со мной, но возмущался моим стилем. Это послужило причиной тому, что я многие годы после этого не писал, полагая, что этого недостатка я не могу исправить. Стиль той работы был плох, главным образом, потому, что многое в ней представляло собой дословный перевод с донесений, написанных на иностранных языках. Чем ближе к тексту перевод, тем хуже стиль. Я же боялся приводить донесения в изменённом виде. Как бы то ни было, стиль мой при неудаче, постигшей всё это начинание, не сыграл никакой роли, так как Адабаш, получивший первую корректуру, уложил всю работу в свой письменный стол, закрыл его на ключ и уехал на три месяца за границу. За это время Ермолов ушёл, а на его место был назначен генерал Алексеев (впоследствии Начальник Штаба Государя и основатель Добровольческой армии). Просить Алексеева меня держать при главном управлении Генерального Штаба я не мог, потому что до перевода в Генеральный Штаб надо было по закону откомандовать ротой, а если я хотел идти по кавалерии, то до командования эскадроном ещё отбыть целый год в офицерской кавалерийской школе. Я не сомневаюсь, что даже это можно было с моими связями обойти и стать в совершенно незаконное положение, но я был вполне удовлетворён тем, что мог оставаться ещё на год в Петербурге в Кавалерийской школе, «а там видно будет». В этом, собственно, заключалась вся сущность моих планов, поэтому, не дожидаясь возвращения Адабаша, я поступил в офицерскую школу. Полагалось по окончании академии до командования ротой или офицерской школы отбыть лагерный сбор при штабе своего округа. Я по закону должен был поехать в Варшаву. Но одним звонком по телефону меня прикомандировали к Петербургскому округу, что считалось по существу и на практике невозможным. Мало того, Штаб округа был предупреждён Ермоловым, что я буду в Красное Село выезжать, лишь когда у меня будет время, так как у меня срочная работа в Главном управлении Генерального Штаба. Всё это укрепило во мне убеждение, что я могу всегда и всюду делать что мне вздумается, и что правила существуют для всех, кроме меня. Я в этом был так уверен, что не сомневался, что потом сам себя буду назначать на должности по Генеральному Штабу. Теперь это кажется наивным. Тогда же прошедшее и настоящее подтверждало такое заблуждение.

Участвуя в манёврах, я мог убедиться, как при ведении частей, так и при разборке действий по окончании манёвра, что старшие начальники никакого понятия о военном деле не имели. Почти все, за немногими исключениями, с таким же правом могли быть адмиралами флота. По нынешним временам военное дело сложно. Лишь люди с выдающимися качествами и способностями могут выполнить задачи старших начальников. Всё, что я видел в Петербургском округе, доказывало, что чины получались не по заслугам, а по мундиру. Дельными и понимающими военными были лишь сам Главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич, резкий вначале, но значительно сбавивший тон после революции 1905-го года, когда я его через год вновь увидал на разборах; хорошо понимал действия также и князь Трубецкой, командир стрелкового батальона. Все же остальные начальники делали, а потом говорили на разборках нелепости. Другие их молча слушали. Приходится удивляться, как мы могли столько времени вести войну на западе.