12-ый ДЕНЬ ПОХОДА
21 августа 1939г.
Хангихой - межперевалье
Дождь и туман царят сегодня в ущелье.
Низко, над самыми нашими головами, висят скучные серые тучи, срезавшие хребты гор своей однообразной расплывчатой линией. Перед выходом спешим закончить брошенные вчера из-за темноты, обмеры. Мы с Фёдором кончаем свой вчерашний обмер и совершенно промокаем в густой траве, в покрытых густой росой кустах... Фотографы наши негодуют на погоду, многие снимки пропадут из-за тумана. Тем временем, хозяйственная бригада уже подготовила к выходу наш караван. Призывные свистки собирают всех рисовальщиков, с болью в сердце оторвавшихся от своей работы... Неужели уже уходить, бросать эти замечательные башни?
Проводить нас выходит вся семья хозяина.
Как отличаются жители самых глухих ущелий горной Чечни от того представления о них, которое было у нас в начале пути! Простые и скромные люди эти полны благородства и какого-то внутреннего достоинства, приветливы, радушны и необыкновенно вежливы... Несмотря на полное незнание ими русского языка, у нас за этот короткий срок установились самые теплые и дружественные отношения с Хунарком Джовбатиновым и его семьей. Итак, расстаемся со своими последними чеченскими хозяевами. Впереди нас ждет перевал в 3600м, а за ним новая страна - Тушетия.
Алаудин Мухаев посвистывает на своего коня - в путь!
Сразу же за хутором тропинка забирает круто в гору, пока не достигает широкой верхней тропы. Путь по тропе тоже тянется все время вверх и вверх. Скоро мы входим в густую облачную мглу. Подступы к перевалу теряют всю свою заманчивость: окрестные горы скрыты туманом, густое белое молоко заволакивает окружающий ландшафт. Как на проявляющемся негативе, перед самым носом возникают неожиданно - то огромная, нависшая над тропою скала, то груда каменных ступеней и уступов, через которые, ободряемая посвистыванием Алаудина, с трудом перебирается нагруженная лошадь. Идем молча, с редкими привалами, посасывая на ходу конфеты долгососики. На привалах Лебедь снова начинает пичкать нас своим снадобьем - витамином С. Он подчует этой бурой жидкостью даже и Алаудина и тот очень доволен: "Вкусно! Якши! "
Проходят часы, а характер местности и, увы, погода - не меняются, только всё больше нагромождения скал, а между ними, все ярче куртины цветов Даже среди отвесных склонов растут целые гирлянды камнеломок, ромашек, крупных и необыкновенно синих и душистых незабудок.
Дед Хведор, уставший от непрерывного подъёма, брюзжит на погоду и на дорогу и начинает мечтать о... нашем будущем отдыхе в Крыму. Здесь, в самом сердце горного Кавказа, он поет дифирамбы Крымской Яйле, Чатыр-дау, Ай-Петри...
"Вот там мы походим! " в увлечении восклицает Федя.
Наконец, преодолев последний очень крутой и скалистый, состоящий из сплошных уступов подъём, мы поднимаемся на перевал. Ура! Кругом - внизу, вверху, всё то же белое, слегка колыхающееся, облачное море. Неудовлетворенные и разочарованные оглядываем мы крутой и узкий гребень перевала с пятнами снега, застрявшего в расселинах скал. Слева, скорее угадывается, чем виднеется крутой подъём, по-видимому, на вершину или пик. Там белеет снег и ветер доносит к нам его ледяное дыхание. На градуснике, прицепленном к Надиному рюкзаку, всего 5 гр. С.
На самом гребне перевала выстроена круглая каменная хижина с бойницами, глядящими на все стороны перевала. Алаудин, говорящий по-русски очень плохо, кое-как объясняет нам, что это пикет милиции для выслеживания бандитов, переходящих границу ".
"Начальник "Б", все бандиты скоро долой!"- громко восклицает он, делая выразительный жест рукой.
"Алаудин, это и есть граница Чечни?" - допытываемся мы у парня, но понять его ответы крайне трудно - "Да, да, нет" - улыбаясь говорит он на все вопросы, а затем начинает быстро лопотать по чеченски, пытаясь жестами пояснить сказанное.
"Где же Чоитио, скоро?" - "Да, нету скоро, знаешь?" - и он указывает вперёд. Там, сквозь неожиданный прорыв в облаках, совсем близко от нас мелькает бесконечная высокая линия хребта... Неужели мы заперты в горном кольце и перевал нами ещё не достигнут? "Нет, нет, скоро, скоро" - твердит Адаудин и торопит всех в путь.
В 4 часа 40 минут мы покидаем перевал Воглбаса. Начинается спуск и Фёдор оживает. "Там, внизу, впереди, нас ждет "солнечная" Грузия; прощай дождливая Чечня! - восклицает он. Увы, рано". "Спуском в Ад" назвала после Надя ту жуткую тропу, которая ведет с перевала Воглбоса. То круто падая вниз, то снова карабкаясь на обломки скал, вьётся эта тропа по чрезвычайно узкому карнизу, выдолбленному в отвесных стенах черных шиферных скал. Слева - вздымается громадная стена, мокрая от дождя, от обильной влаги, сочащейся всюду, из самого камня и от многочисленных водопадов, низвергающихся откуда-то со страшной высоты. Ударяясь об узкий выступ тропы, этот ледяной каскад обдает всё вокруг миллиардами брызг, и снова спадает куда-то вниз во тьму, в ту страшную неведомую пропасть, откуда из сплошной пелены клубящегося тумана, торчат лишь острые пики и обломки скал.
От дождя, тумана и от брызг многочисленных каскадов, одежда наша промокает до нитки, и в сапогах хлюпает вода. Хотя мы и боимся как бы не промокло также содержимое наших рюкзаков, но не останавливаемся, чтобы не упустить последних светлых минут уходящего дня, торопясь выйти скорее из этой мрачной бездны, у которой, кажется, нет ни дна, ни вершины, также как и нет конца и этой каменистой опасной тропе... Вечер окрашивает окружающий нас туман зловещим красноватым оттенком, Иногда клубы его начинают как-то быстро и странно темнеть, принимая мрачный, фиолетовый тон; затем темнота эта начинает создавать какое-то слишком осязаемое впечатление: и вдруг, как на проявляющейся фотографии, перед самым нашим носом, из тумана возникает, преграждая нам путь, новая черная стена. Однако тропа круто заворачивает в овраг и, минуя его, по мокрой скользящей под ногами осыпи снова лепится к отвесной стене скалы. Бесконечно долгим кажется этот "слепой поход" по узкой тропе, среди мрачных, черных скал и бездной неведомой, скрытой туманом пропасти, где даже грохот низвергающихся в нее водопадов, пропадает, замирая где-то в неизмеримой глубине...
Наконец, туман становится как будто светлее, ноги ступают на мягкий травянистый грунт. Чувствуется, что мрачные стены расступились, но что вокруг нас? Что внизу перед нами? Тушетия? Как слепые щенки бредем мы друг за другом, все вниз и вниз, по мокрому альпийскому лугу, не видя еще куда, но уже предчувствуя близость отдыха: где-то внизу звенит река.
...Несмотря на всю свою усталость, мы не можем не улыбаться, когда оглядываясь назад, видим фантастическую фигуру отставшего Федора. Вначале, из тумана вырисовывается лишь общее очертание его костлявой фигуры... Он медленно сходит со склона, руки его скрещены на груди, взгляд блестит из под нахлобученной шапки-сванки, мистическим, нездешним блеском, худое небритое лицо аскета выражает безнадежность, покорность судьбе... Костлявое тело его и рюкзак покрыты промокшим белым плащом, который свисает с его покатых плеч картинными "иконописными " складками. Впереди, на длинном ремне, болтается знаменитая "Бандура" и при каждом шаге бьёт Фёдора по его худым коленям... Ни дать, ни взять - Святой! Подвижник и великомученик дед Хфёдор!
Но вот - ноги ступают, наконец, на горизонтальную поверхность - мы в долине! Увы, кругом все то же безлюдье, все то же молчанье и лишь бурный, ледниковый ручей вносит жизнь в окутанное туманом, пустынное ущелье. Уже не боясь промочить свои и без того промокшие ботинки, мы переправляемся на другую сторону ручья, чтобы убедиться, что там тропинка наша уходит на такую же крутую травянистую стену, как и та, с которой мы только что сошли...
"Где же Чонтио, Гиреви, Парсма? Где Тушетия?" И Алаудин показывает снова вверх. Там, за толщей ещё не пройденного нами Передового, Пирикительского хребта, за перевалом Кериго! Некоторое время мы молча смотрим друг на друга, затем, конечно, разгорается "парламент". Сергей показывает на часы - 5 часов! Но Сабурка упорно тянет вперед, вверх, а Алаудин, улыбаясь и указывая куда-то влево, пытается втолковать, что там должно находиться кочевье пастухов. Решаемся последовать совета Алаудина, и вот, снова, из последних сил, бредём вверх по течению ручья к новому последнему разочарованию: маленькие каменные хижины оказываются развалившимися и пустыми.
"Ставить лагерь"- распоряжается Сергей. Уже в сгущающихся сумерках мы находим сравнительно удобную площадку и начинаем хлопотать, расставляя палатки. Между тем, Сабурка и проводник исчезают где-то в тумане и через некоторое время появляются с целыми охапками смолистого, но мокрого хвороста, а Сабурка волочит за собой даже целую карликовую берёзку. Как нашли они эти сокровища на абсолютно безлесных склонах? Кука начинает священнодействовать, пытаясь, без особой надежды на успех, разжечь из этих сырых сучьев костёр. Но тут совершается чудо: в пустынной, окутанной холодным туманом долине, разгорается великолепный костёр! Над ним повисают наши котелки, вокруг развешиваются мокрые носки, рубахи, сапоги, куртки... Мокрые спины, ноги и руки также тянутся к веселому огоньку, не смущаемые даже целым дождём горячих искр. Лишь окончательно захиревший Дед отлёживается в палатке, укутанный всеми нашими одеялами, пледами и плащами и напоенный драгоценной порцией до сих пор бережно хранившейся водки.
Когда горячий ужин ( пища богов!) согревает нас окончательно, все приходят в весёлое, шутливое настроение, песня за песней оглашают пустынное ущелье.
"Ой, ребята, чей это сапог сгорел?" - действительно от утыканного гвоздями сапога валит дым, да и не только от него - сгорели чьи-то носки...". "Да ведь это мои!" Но пострадавшие "погорельцы" вместе со всеми остальными неудержимо хохочут над происшествием.
Темная, ненастная ночь нависает над ущельем. Молчаливо стоят громады, увенчанные вечными снегами, гор, тесным непроходимым кольцом обступивших маленькое горное ущелье. Что им, великанам, творениям вечной природы, до этих мелких людишек, странников, жизнь которых так скоротечна? И всё же, крохотный огонёк жизни побеждает окружающий мрак; великое молчанье сурового ущелья нарушается весёлым треском костра, смехом, песней.
"Горные вершины спят во тьме ночной,
Тихие долины полны свежей мглой...
Не пылит дорога, на дрожат листы,
Подожди немного, отдохнешь и ты".
Усталость берёт своё, однако никому ещё не хочется уходить от весёлого треска костра. Хоть бы кто-нибудь сказку рассказал! И Кука берётся рассказать сказку - последнюю сказку нашего чеченского друга - Абдул Кадира, слышанную им в селении Туга:
...Бывают люди такие храбрые - джигиты называются, смелые люди - ей бо!
Было у Шамиля много джигитов, один из них, Наиб, был всем джигитам - джигит. Случай с ним был однажды такой: Пробирался этот джигит горной тропой, и был он один... случилось так, наверное в разведку ходил. А враги давно хотели его убить, да всё случая искали. Только в открытом бою нельзя было ни взять его, ни убить: храбр он был и пуля его меткая была, и кинжал его, как жало змеи жалил...
Ну вот, шёл он горными тропами, шёл и песню запел и задумался. Но случилось так, что узнали враги его путь. Может предатель такой нашёлся, а может, услышали они его песню... И подкрался один из врагов его сзади. Одному легче подкрасться незаметно. Подполз он, как трусливый шакал, сзади и выстрелил в джигита. И, увидев, что пуля попала в джигита, думая, что рана смертельна, этот враг, шакал, а не человек, с торжеством вышел из-за скалы полюбоваться смертью джигита. Но джигит выхватил кинжал свой и пулю, в него попавшую, вырезал из тела, и, зарядив ею свое ружьё, обернулся быстро, и насмерть убил своего врага его же собственной пулей. Рассказывать об этом долго, а было это так быстро, как быстро падает ястреб на свою добычу. Увидя смерть своего товарища, остальные враги его, разбежались, как зайцы. Вот, какой джигит был, всем джигитам - джигит - ейбо!"
Понемногу ребята расходятся по палаткам, и те озаряются изнутри мягким розоватым светом - это зажглись наши замечательные люстры. В палатках раздается смех и возня, ворчанье Сергея, вздохи Фёдора. Алаудин, Назарка и я сидим ещё у костра, подбрасывая в него щепки, ожидая пока ребята хорошенько нагреют палатки. Впрочем, бедняга Алаудин продежурит у костра всю ночь, т.к. он намерен сторожить от волков своего коня. На всякий случай и ему приготовлено место в маленькой палатке.
До сих пор, вспоминая тот дождливый холодный вечер, проведенный нами в одном из заброшенных и пустынных уголков земли между перевалами Воглбоса и Кериго, мы признаемся: - это был самый счастливый вечер, самый лучший лагерь, самый веселый костер за все время нашего путешествия.
Свободное копирование
