Надежда Михайловна Медведева - 2

Помню, как-то раз у Н.М. за столом читали вслух "Старую Москву" Пыляева. С нами сидела и бабушка Акулина Дмитриевна. Там есть, между прочим, описание приезда императора Александра I в Москву и дававшихся по этому поводу празднеств. Не помню точных слов, но было там написано, что, мол, "воспитанница такая-то удостоилась петь и плясать перед его величеством" (кажется, "Ах вы сени, мои сени") и была весьма одобрена высочайшими гостями. И вдруг из уголка раздался спокойный старушечий голос:

-- И все он врет: одобряли меня, это точно, но пела я "Я пойду, пойду косить"!

Помню, какое на меня тогда произвело впечатление это живое свидетельство истории...

Когда мы, молодежь, заходили к ней в комнату, она была всегда очень приветлива и ласкова и рассказывала нам интересные вещи: как в 1812 году их школу вместе с театром всю вывезли "от француза" в Кострому, как в Костроме они играли в губернаторском доме...

Акулина Дмитриевна там и выдвинулась своими способностями. Одна из тех "Акуль", "Луш" и "Параш", которые красовались Псишами, порхали зефирами и пели любовные жалобы пастушек, -- она была и хорошей певицей, и танцовщицей, участвовала в операх, и в балетах, и в драме -- идеал, к которому понемногу возвращаются современные артистки. Она была любимицей публики и в свое время даже получила от Александра I брильянтовый фермуар, о чем вспоминала с гордостью. Но "по слабости здоровья" рано покинула сцену -- лет в 26--27. Это слабое здоровье не помешало ей дожить до глубокой старости. Она была ровесницей германского императора Вильгельма, и у нее была маленькая слабость: она почему-то решила, что умрет с ним в одно время, поэтому она очень интересовалась состоянием его здоровья и его самочувствием, и ее зять любил иногда подразнить старушку, рассказывая ей, например, как на параде под Вильгельмом взбесилась лошадь и чуть-чуть не сбросила его. Старушка волновалась, сердилась и говорила:

-- Экой какой, ну можно ли быть таким неосторожным! Сумасброд, право, сумасброд!

А ее утешали:

-- Но, бабушка, вы же на параде верхом не ездите! Смерть его, однако, от нее скрыли. Она пережила его и тихо скончалась в тихий летний вечер, не дожив всего 10 месяцев до ста лет!

Благодаря ей Надежду Михайловну в свое время приняли в балетную школу не как чужую. Рассказывают, что, когда ее привели в школу, со сцены как раз уходила тогдашняя знаменитость Надежда Репина.

Директор посадил малютку на стол и сказал:

-- Ну вот одна Надежда уходит от нас, а другая приходит к нам!

Надежды Н.М. оправдала и стала первой актрисой. Щепкин занимался с ней. Она переиграла все первые роли в тогдашних драмах, а особенно в модных в то время мелодрамах. Играла она все больше вещи "жестокие", например, "Серафиму Лафарж", в которой ей приходилось из гроба вставать, и т.п. Сколько раз она на сцене топилась, сходила с ума, стрелялась и была убита, -- она сама, смеясь, говорила, что сосчитать не может. Из гроба "просто" не встанешь, и потому видевшие ее в молодости вспоминали ее всегда в белом, с распущенными волосами и слегка напыщенной манерой говорить. Ее полная и в молодости фигура не могла немного не мешать впечатлению, и поэтому общий голос был, что, несмотря на ее большое дарование, она только с переходом на пожилые и старые роли "нашла себя". Тут в ней открылась и та щепкинская простота, которую он старался вложить в нее и которой трудно было проявляться в ходульных ролях прежнего репертуара, и тот неподражаемый юмор, которому в них тоже нечего было делать, и масса новых возможностей дала ее таланту заиграть и заблестеть всеми переливами. В молодые годы она не могла дать всего того богатства, которое развернула она в ролях старух, где благодаря ее наблюдательности и острому проникновению не было границ разнообразию и жизненности созданных ею типов.

Кто видел ее, например, в Хлестовой в "Горе от ума", сошедшую со старинной гравюры, воплощение грибоедовской Москвы, в Мурзавецкой из "Волков и овец", этом русском Тартюфе, в черных одеждах ханжи и лицемерки, в Гурмыжской из "Леса", бывшей львицей, жадно цепляющейся за остатки женской жизни, чувственной, злой и сентиментальной, тот вообще ничего совершеннее в этой отрасли не видел. Как бы ни была посредственна пьеса, Н.М. из того лица, которое играла, всегда создавала живую жизнь и заставляла верить в радости, горести, слабости своих героинь. Не перечислишь все образы, созданные ею, и их разнообразие, включительно до библейски трогательной матери в "Уриель Акосте" и слепой в "Побежденном Риме", поднимавшейся до настоящей трагедии. И в трагедии, и в драме, и в комедии она всегда находила верные тона. Но об этом надо бы писать не в беглых заметках: это достояние историографа театра. Жаль, что Н.М. ушла из жизни, не оставив всех своих концепций записанными, подробно разобранными: тогда об этом не думали. Теперь -- думают, но второй Н.М. уже нет...