Скорбные дни - 26

10 июня 1904 г.

В Пекин доставлены китайскими властями двое русских солдат, переданных им в Шанхай-Гуане японцами. Переданные солдаты были признаны дезертирами и посажены под арест, дабы отдать их под суд... Сами о себе солдаты рассказали довольно интересные подробности. Один из них говорил, что после боя под Ляояном он отбился от своих и, чтобы не попасть японцам, спрятался в гаолян. Когда бой прекратился, он вышел, но, не зная, где русские, он пошел наугад по гаоляновым полям, питаясь зерном, и дошел до китайской деревни. "Китайцы меня не обидели, -- говорил стрелок, -- накормили, дали переночевать и указали дорогу дальше, предупредив, что близко стоят японцы. Я спрашивал, где русские, но где стоят русские, китайцы не могли сказать, а указали только дорогу в свое китайское царство. Я пошел по указанной дороге и встретил японцев. Японцы взяли меня и отвели к своему начальнику. Японский офицер заговорил по-русски, расспросил меня, кто я, какого полка, откуда, как шел. Я все ему рассказал, как было. Японский офицер спросил меня, не бежал ли я со службы. Я сказал, что не бежал. "Если ты, -- говорит он мне, -- убежал со службы, потому что у вас в русском войске трудно служить: у вас, говорит, в войске солдат бьют, то переходи на службу к нам, я тебя, говорит, возьму служить в японское войско, у нас солдат не бьют". Я говорю, что не могу перейти служить в японское войско, так как, говорю, принимал присягу служить русскому царю в русском войске, а прошу, говорю, отправьте меня к русским, так как сам я дороги не знаю". Японский офицер выслушал меня, похлопал ласково по плечу и сказал: "Ты -- хороший солдат, не надо изменять своей присяге. Только отправить тебя к русским я не могу, не могу тебя оставить и у себя, как пленного, потому что мы находимся в китайском государстве. Ятебя должен по закону передать китайскому начальству, а оно уж тебя отправит к русским".

У японцев я пробыл три дня. Обращались со мной японцы хорошо, хорошо кормили, угощали папиросами. Живут они между собой дружно. Все расспрашивали меня о войне, говорили, что они победят русских. На третий день пришли китайские солдаты. Японский офицер позвал меня в сказал: "Вот, я передаю тебя китайцам, а они отправят тебя к твоему начальству". Пошел я с китайцами. Пришли мы на станцию. Сели в поезд и приехали сюда. Китайцы и доставили меня в охранный отряд к русским". Таков бесхитростный и правдивый рассказ зашедшего в Китай солдата, которого хотят обвинить в дезертирстве и будут держать при отряде, пока не представится случай отправить в Россию.

Другой солдат пришел сам, значительно раньше первого. Это был крайне болезненный, нервный, истощенный человек. Он откровенно сознался, что бежал с поста, будучи не в силах переносить тягостей службы и постоянно жестокого с собой обращения фельдфебеля. Этот несчастный беглец страшно томился и тосковал особенно после того, как ему объявили, что он будет судим за дезертирство в военное время, за что следует наказание смертной казнью.

Под влиянием этого объявления несчастный сделался мрачен... Наконец вчера, когда его товарищ по заключению спал, он сделал из рубахи петлю и повесился. В этот момент, когда несчастный повис, проснулся другой арестованный, крикнул часовому, а сам не растерялся и бросился вынуть из петли повесившегося.

Событие это вызвало в отряде страшное волнение и ускорило отправление обоих обвиняемых для суда в Харбин.

Судьба обоих печальна: того, который сознался в побеге, конечно, расстреляют, хотя нет никакого сомнения, он человек больной и ненормальный. Весь он какой-то недоразвитый, прямо-таки придурковатый. Того, который объясняет свой побег тем, что заблудился, отстав от своей части после боя, могут расстрелять, могут признать и невиновным. Все будет зависеть от того, как посмотрит на его рассказ суд, -- поверит его рассказу или не поверит.

Для того, который покушался на самоубийство, было бы, конечно, лучше, если бы ему удалось покончить с собой, но зато для отряда было бы хуже: часовой пошел бы под суд, почему не досмотрел, чем заняты арестанты, а военному начальству нагорело бы за недосмотр. А виноват ли часовой, что арестанты размещены в двух комнатах, одна от другой разделенных перегородкой? Часовой мог видеть через окно только одного арестанта, но не мог видеть через перегородку, что делает другой. Но об этом суд бы не спросил, а начальство не сказало бы, что оно не имело для арестантов специального арестантского отделения. Ведь у нас так во всем. Начальство занято лишь писанием строгих приказов и наблюдением за пустяками и мелочами...