Если нравственное воспитание наше хромало, зато об умственном родители наши заботились как только могли. Отец из последних скудных средств умудрился провести меня через гимназию, благодаря тому что жизнь в те времена была дешева, и плата в гимназиях не превышала 30 рублей в год. Сестру также пристроили на казенный счет в Александровскую половину Смольного монастыря.
Грамоте начали учить меня очень рано, и неграмотным я себя не помню. Учителей в детстве было у меня много. Азбуке учила меня мать, конечно, по-старинному, по слогам, причем, по ее словам, в несколько дней я уже научился быстро читать. Отец учил меня арифметике, а тетя Надежда Ивановна языкам.
Тетя Надежда Ивановна, одна из младших сестер матери, была женщина средних лет, вдова. Кончив курс в одном из институтов, она гувернерствовала; в промежутках же между местами проживала то у одной, то у другой из сестер; прожила и у нас год-другой.
Женщина это была не злая - шутила, смеялась и играла с нами в свободное время, но как только усаживала пас за ученье, напускала на себя непомерную строгость. Чуть, бывало, запнешься в чтении или не так произнесешь французское слово, как уже получишь щелчок в голову, а сделаешь кляксу в тетради - станешь на колени и наденешь дурацкий колпак на голову с надписью: "шалун", "неряха", "грубиян" и т.п.
Но странно - вероятно, потому что строгость эта была напускная - все ее наказания не столько нас раздражали и ожесточали, сколько смешили. Мы умудрялись "играть" и стоя на коленях. Чуть выходила тетя в другую комнату, мы тотчас же начинали вальсировать вокруг комнаты и снова становились на колени, как только в соседней комнате раздавались ее шаги.
Я никогда не забуду, как однажды - только что поставила тетя меня и сестру на колени с колпаками - блеснула молния и раздался сильный удар грома. Мы давай креститься и кланяться в землю, нарочно стукаясь, что есть мочи, колпаками в пол, причем, конечно, смяли их в блины, и так это нас рассмешило, что мы так и раскачивались, стоя на коленях, в истерическом хохоте, и напрасно тетя делала свирепое лицо, угрожая нам, чем могла, - никакими мерами строгости не могла унять нас и в то же время искусала себе все губы, чтобы самой не расхохотаться.
Шести или семи лет отдали меня сначала в одну, потом в другую приготовительную школу. Какие были порядки в этих школах, чему там учили и выучивали ли чему, я не помню. Помню только, что в одной из этих школ я был настоящим мучеником, так как в ней было много мальчиков значительно старше меня, и жестоко мне от них доставалось. Кроме насмешек, обидных прозвищ, тумаков и колотушек, редкий день обходился без того, чтобы не съедали мой завтрак, которым снабжала меня мать.
Из воспоминаний о первой школе осталось у меня одно, весьма некрасивое. Какой-то воспитанник, мальчик лет уже пятнадцати, расшалившись, обозвал Сына Божия такими непечатными словами, что привел всех в ужас. Нашлись благочестивые дети, которые тотчас же донесли об этом начальнице, а она, тоже в ужасе, доложила законоучителю, прося совета, как поступить с мальчиком ввиду столь ужасного и неслыханного преступления. Священник изрек приговор: мальчика выпороть, для примера, перед всем классом.
Так и поступили. Откуда-то явился увесистый и длинный пук розог; спустили дерзновенному штанишки, и, не помню уже кто, лакей или дворник всыпал ему десяток розог. И все любовались этим зрелищем, в том числе и сама начальница, женщина еще молодая!
Что касается второй школы, то помню только, как меня донимали там писанием подряд цифр без конца и упражнениями в четырех действиях над числами, занимавшими всю ширину аспидной доски, причем едва замечалась малейшая ошибка - все стиралось, и я должен был проделать действие с начала.
За полгода до приемных экзаменов был приглашен для приготовления меня к ним студент университета В.А. Никонов. Он приготовил меня как нельзя лучше, так что я мог бы поступить и прямо во второй класс гимназии, мне не было еще полных десяти лет.
Я говорил уже выше, что родители мои любили "почитать" в досужее время, и в доме у нас не переводились книги. Откуда-то доставались журналы "Отечественные Записки", "Современник", "Библиотека для Чтения", "Иллюстрация" Кукольника, альманахи, литературные новинки вроде "Ста русских литераторов", "Мертвых душ", "Тарантаса" гр. Сологуба. Излюбленным же чтением у нас в дому были романы Ал. Дюма и Сю. И "Граф Монтекристо", и "Парижские тайны", и "Вечный жид" - все это не миновало нашего дома.
И все это с жадностью проглатывалось мною. Десертом для меня служили народные сказки, а также "Кот в сапогах", "Конек Горбунок" и многое другое, что многократно перечитывалось мною самим, прочитывалось в зимние вечера в кухне и прислуге, которая каждый раз слушала меня с таким же увлечением, с каким я читал.
