Из воспоминаний о пережитом. Глава 2 - 2

 О первых пяти годах моего существования память моя сохранила одни отрывочные воспоминания. С пяти же лет жизнь начинает вырисовываться в моей памяти уже не одними выдающимися эпизодами, а и общим своим колоритом.

Колорит этот был, по правде сказать, довольно сумрачный, томительный, однообразный и скучный, свойственный бедной семье, прозябавшей в захолустьи Петербургской стороны.

В течение четырех или пяти летних месяцев наша детская жизнь (т.е. моя и сестры моей Елены, бывшей пятью годами моложе меня), правда, несколько прояснялась, так как мы с утра и до сумерек проводили время на дворе и в саду, в сообществе десятка мальчишек и девчонок, - детей полунищих обитателей подвального этажа нашего дома.

Одетая в жалкие рубища, полуголодная, ничему не обучаемая и предоставленная на волю Божию, эта детвора была, однако, нисколько не менее, если не более, младенчески чиста душою, чем и выхоленные в барских хоромах дворянские дети. По крайней мере, ни я, ни сестра моя не можем пожаловаться, чтобы заразились от них чем бы то ни было дурным.

Живо встают передо мною эти лучшие годы жизни, словно озаренные каким-то райским сиянием. Вспоминается бесконечная вереница жарких летних дней, когда даже та жалкая и чахлая природа, какая только могла быть в маленьком садике нашем, приводила меня в восторг и кружила голову волшебными грезами. Лежа по часам на зеленой траве, я упивался и запахом роз и левкоев, которые в обилии сажал отец, своими руками вспахивая куртинки и грядки, и обаятельным шумом дерев, ласково кивавших мне своими зелеными ветвями с голубого неба, и веселым чириканьем неведомых мне птичек, и жужжаньем пчел, и назойливым писком комаров над самым ухом. А с улицы в это время доносились до слуха и выкрикиванье разносчиков, и звуки шарманки, под аккомпанемент бубна, и "Вниз по матушке по Волге", песня, распеваемая где-то вдали подгулявшею артелью плотников, - все это сливалось в моих ушах в немолчный хор жизни, подмывавший и звавший в какую-то неведомую и заманчивую даль...

Вспоминаются мне и резвые игры с толпою сверстников, с их оглушительными криками и беготнёю. Особенно врезалась мне почему-то в память игра в бунты. Заключалась она в том, что часть детей выстраивалась в две шеренги с палочками на плечах и изображала собою взбунтовавшийся полк. К полку этому выходил сначала великий князь, но тщетно старался обуздать бунтующих: они продолжали неистово кричать и грозить ружьями. Тогда выходил сам император и мигом укрощал мятеж; воцарялось грозное молчание. Великий князь указывал ему на зачинщиков - их уводили под стражу и рассаживали по тюрьмам. Затем игра принимала другой характер: начиналась беготня, заключавшаяся в том, что узники старались убежать из-под стражи, а тюремщики ловили их и вновь водворяли в темницы. Возможно, что игра эта была отголоском 14 декабря, после которого минуло в то время не более двадцати лет.

Особенно пленяло нас, детей, необозримое поле, простиравшееся перед Петропавловскою крепостью на месте в то время не существовавшего еще Александровского парка и называвшееся почему-то "паратом".

Поле это было покрыто травою, и на нем летом паслось стадо коров; мальчишки пускали змеи, а по праздникам бедный люд располагался с семьями на травке пировать - распивали кофе и водку, играли в горелки, водили хороводы, пели хоровые песни под аккомпанемент гармоники и пр. Няньки водили на "парат" детей.

Помню, однажды мне вздумалось, вместе с главною подругой моего детства Анютой, удрать самостоятельно на "парат", но мы не дошли еще до цели путешествия, как были настигнуты домашнею погонею и водворены на место жительства.

По вечерам, когда солнце садилось и сменялось безоблачно яркою, палевою зарею, сиявшею золотом в окнах домов и наполнявшею сад прозрачными сумерками, - наигравшись, набегавшись и умаявшись задень, мы усаживались в кружок в заветном уголке сада, под плакучею березою и, пугливо прислушиваясь к шуму городской езды, который, как волны морского прибоя, немолчно грохотал за Невою, друг перед другом изощрялись в рассказах о чертях, мертвецах, приведениях и тому подобных ужасах. Мало-помалу мы так наэлектризовывали друг друга всеми этими рассказами, что доходили до настоящих галлюцинаций. Так однажды, когда мы вздумали посетить всею гурьбою маленькую дачку, построенную отцом в конце сада, - мы скатились кубарем в одну кучу с довольно высокой и крутой лестницы, так как первый взобравшийся по ней на чердак увидел там страшного старика с большою седою бородой...

В другой раз того же старика мы увидели в коровнике и решили, что это сам домовой, что подтверждали и все домашние: некоторые из них сами видели, как по ночам домовой бродил по двору в виде высокого седого старика.

Лошадей у нас в доме не было, но коров иногда родители мои заводили и всегда неудачно - именно вследствие того, что домовой не жаловал коров; пробовали заводить и белую, и черную, и рыжую, но ни одною не могли угодить ему: упрется корова всеми четырьмя ногами и ни за что не идет в хлев, а если ее силой втаскивали - начинала хиреть, хворать, переставала давать молоко и, в конце концов, издыхала. Впрочем, были скептики, которые утверждали, что тут виноват не домовой, а злые люди, которые, чтобы насолить за что-то отцу, нарочно рассыпали по конюшне или вбивали в конопатку стен волчью или медвежью шерсть. Корова чуяла запах зверя и не шла в конюшню.