1831 - 1932. Глава 4 - 2

 Из Карлсбада я направился на Веймар, куда газеты и другие публикации сзывали поклонников Гёте на открытие памятника, ему воздвигавшегося в тамошней публичной библиотеке. Предполагалось поставить там сделанный известным французским ваятелем Давидом бюст Гёте и совершить это торжество 28-го августа в 82-ю годовщину от рождения великого поэта. Я приехал в Веймар накануне этого дня, твердо уверенный, что в этот день, наверное, сподоблюсь счастия лицезреть Гёте и тем удовлетворить давнишнему желанию увидеть наконец своими глазами того великого человека, которого творения меня и друзей моих приводили в восторг. Вышло, однако, вовсе не так. Гёте за два дня до этого торжества уехал из Веймара, опасаясь слишком сильных ощущений от этого празднества. Я присутствовал при церемонии открытия бюста, был представлен великой княгине Марье Павловне, участвовал в обеде, данном по подписке, и был приглашен на вечер к великой княгине. И она и герцог были очень любезны; тут я видел цвет веймарского общества. Вечер показался мне очень оригинальным. Когда все собрались, тогда герцог и великая княгиня вышли очень торжественно, сказали каждому несколько слов и затем раскланялись. Я думал, что вечер тем и кончился, а потому собирался уезжать; но наш посланник гр. Санти меня остановил и объяснил, что кончилось только представление и начинается вечер. Вечер был совершенно запросто, и великая княгиня была приветлива, мила и обязательна донельзя. Главным предметом разговора был, разумеется, Гёте. Великая княгиня познакомила меня с другом Гёте канцлером Мюллером и поручила ему представить меня Гёте, как скоро он возвратится. Отсутствие его продолжалось 10 дней; и в это время я был несколько раз приглашен и к обеду и на вечер в Бельведерский дворец. И герцог и великая княгиня были постоянно весьма любезны; а однажды их любезность дошла до того, что после обеда они пригласили меня остаться у них и на вечер, а чтобы мне не ехать в город и оттуда не возвращаться, они поручили своему сыну, ныне царствующему герцогу, тогда 13-летнему юноше, вместе с его попечителем показать мне парк, оранжереи и теплицы и занять меня до вечера.

Наконец возвратился Гёте в Веймар, и я тотчас получил от канцлера Мюллера приглашение посетить Гёте на следующий день в 11 часов утра. Не могу выразить, с каким трепетом я приближался к дому Гёте, входил на его крыльцо и наконец позвонил. Служанка, вышедшая ко мне навстречу, тотчас пригласила меня войти, указала мне гостиную, а сама пошла докладывать обо мне хозяину. Стены комнаты, в которую я вошел, были увешаны картинами и гравюрами, а в углах стояли статуи-антики. Я еще не успел осмотреться, как отворилась дверь из кабинета и вошел Гёте. Хотя лицо его мне было весьма известно из множества портретов, мною виденных, однако глаза живого Гёте и выражение его лица меня поразили. Когда мы сели, то Гёте тотчас начал говорить о великой княгине, о счастии Веймара, обладающего таким сокровищем, и пр. Потом он заговорил о великом нашем императоре, о могуществе России и пр. Мне хотелось навести Гёте на предмет более интересный, а потому позволил себе маленькую ложь, сказавши Гёте, что Жуковский ему кланяется. "Ах, - подхватил Гёте, - как счастлив действительный статский советник фон Жуковский, имея лестное поручение заботиться о воспитании наследника всероссийского престола". Дальнейший разговор продолжался в этом же смысле, и я ушел более чем разочарованный.

На следующий же день я хотел уехать из Веймара, откланявшись поутру великой княгине и герцогу; но рано утром я получил от Гёте записку, которою он приглашал меня к себе на вечер. Нельзя было не принять приглашения; и я был вполне вознагражден за неприятное утро, проведенное у Гёте. Гостей было немного: канцлер Мюллер, живописец Мейер и еще человека три или четыре. Ни о великой княгине, ни о русском императоре не было и помина. Разговор весь был литературный. Гёте жаловался на то, что политика и реализм убивали всякую изящную литературу и искусство и что последние в их нынешнем положении, не имея возможности ни прямо переделать людей, ни подчиниться их временным требованиям, должны стать на высшую точку, открыть или указать людям иной, новый мир и покорить их силою новых мыслей. Мейер говорил также очень умно. В 10 3/4 часов канцлер Мюллер встал и тем подал сигнал к отъезду. Я простился с Гёте и на другой же день отправился в Франкфурт-на-Майне*.

______________________

* До сих пор было мною написано в 1870 году; затем долго я не писал. Погодин, гостивший у нас в деревне осенью 1872 года, прослушавши мною написанное, уговорил меня продолжать записки, и я принялся опять за них 20 октября 1872 года.

Тогдашний Франкфурт, как и почти все немецкие города, переносили меня в средние века, и я находил особенное удовольствие бродить по городу особенно вечером. В Франкфурте я осмотрел все достопримечательности: собор, Кайзер-зал, Данекерову "Ариадну" и пр. и поспешил на Рейн. На пароходе отправился я до Бибриха, увеселительного замка герцога Нассауского, а оттуда, напившись кофе на великолепной герцогской террасе, я отправился пешком, с сумкою на плечах, то по одной, то по другой стороне Рейна. Это путешествие от Майнца до Кобленца, продолжавшееся семь дней, оставило мне на всю жизнь самые приятные воспоминания. Великолепное положение Иоаннисберга, Бахарахт с своими развалинами, Рейнштейн, Штольценфелз, Кауб с своею средневековою башнею и вообще красивые берега реки навсегда сохранились в моей памяти, и всегда мне было отрадно их увидеть. Эта неделя пешего хождения была едва ли не богатейшею в моей жизни по воспоминаниям и наслаждениям. Тут я также развил и утвердил свои сведения относительно рейнских вин, ибо за обедом и ужином выпивал по полубутылке, а иногда и по целой бутылке лучшего местного вина.