Новая жизнь блеснула на родине моей. Екатерина II подарила ее посещением своим. По этому случаю я был взят из села Третьякова. На возвратном пути из Белорусского края Екатерина II 1781 года 4-го июня, из стен Смоленска, сооруженных тем исполином своего века, который с среды писца перешел на среду вельможи и царя, отпpaвилacь в село Чижево, на родину другого исполина своего времени, князя Гр. А. Потемкина. В эту поездку пригласила она с собою Румянцева-Задунайского, и мы увидим, что это было не без намерения. Карета императрицы остановилась у ворот скромного дома. Румянцев окинул его быстрым взглядом. Заметя удивление на лице его, Екатерина сказала: "Когда Потемкин устраивал Херсонскую пристань, завистники его разглашали, что он из выданных ему миллионов выстроил какие-то великолепные .дворцы на родине своей, а вот его дворец". Румянцев отвечал: "Молва, как морская волна, прошумит и исчезнет; если огорчаться всеми слухами, то придется сидеть сиднем; но и тут не уйдешь от пересудов; одни дела оправдывают нас". Екатерина прибавила: "Я ушенадувателей не любила и не люблю. Клеветали на расточительность князя: не правда и то, что будто бы он писал ко мне что не хочет и не может служить с вами; он всегда уважал вас"*.
______________________
* Это я слышал от Я.М. Чекалевского, бывшего письмоводителем у князя Потемкина.
______________________
В этом доме обращена только была в беседку та баня, в которой родился Потемкин. Заглянув в нее, Екатерина сошла по лестнице к колодцу и пила воду.
Если кому из читателей моих доведется проезжать село Чижево, то он увидит и беседку, и скромный бюст князя Таврического, работы домодельной, и стакан, в который Екатерина почерпнула воду, и лист в рамке за стеклом, свидетельствующий о бытности тут императрицы. В это самое время один из родственников князя Таврического, богатый помещик, полагая, что Екатерина удостоит его своим посещением, заготовил торжественный пир, на который съехались почетные его соседи. Не так случилось. Простой шатер, раскинутый под кровом ясного неба, победил и связи знаменитости, и великолепие роскоши.
Императрица поворотила из села Чижева прямо на столбовую дорогу, пролегавшую из Духовщины на Порхов. В деревне нашей Холм была тогда перемена лошадей. По званию капитана-исправника отец мой устроил свой участок в виде рощи, обсадя обе стороны дороги ветвистыми деревьями. У самой перемены лошадей, близ рощицы, раскинута была довольно обширная палатка, или шатер. Ближайшие наши родные, по повестке отца моего под предводительством столетнего прадеда моего, Григория Андреевича Глинки, со всех сторон спешили для воззрения на Екатерину. Родительница моя, в платье из домашнего изделия, приготовила в палатке сельское угощенье. Четыре мои брата и я, в канифасных домотканных камзольчиках, мы кружились около столиков, украшенных цветами, и разбегались глазами по узорчатым тканям, окидывавшим верх и бока шатра. Между тем отец мой сопровождал карету императрицы. День был как будто праздником сельской природы. Яркие лучи полдневного солнца, разливаясь по густым вершинам дерев придорожных, образовывали какой-то светозарный свод, под которым медленно двигалось шествие Екатерины. По одну сторону крестьяне в нарядных одеждах стояли с хлебом-солью, а по другую - крестьянки с различными садовыми и полевыми цветами. Одни простирали руки с сокровищем нив своих, другие усыпали дорогу цветами и зеленью. Гремели хоры родных песен, по мере движения кареты, тянулись вереницы хороводные. С очаровательным приветом своим Екатерина, раскланиваясь во все стороны, часто останавливаясь, спрашивала у радостных поселян:
- Довольны ли вы, друзья мои, вашим капитаном-исправником? - И раздался общий крик:
- Довольны, матушка-царица, довольны! Он нам отец! Лицо Екатерины сияло удовольствием, весело было и графу
Румянцеву, что он мог поставить на своем. И в важных, и в обыкновенных обстоятельствах щекотливое самолюбие домогается взять свое. Императрице хотелось непременно, чтобы граф побывал на родине князя Потемкина, которого если не он, то другие почитали его соперником, а граф Румянцев, у которого некогда служил мой отец, заранее условился с ним, чтобы мимо богатого родственника князя Потемкина завезть к нему императрицу. Видя, что все кипит душевным восторгом, он доложил Екатерине, что капитан-исправник почтет свыше всех наград, если она соблаговолит принять в семействе его сельскую хлеб-соль.
Известно, что Екатерина, преобразовывая Россию по мысли своей, почитала земское начальство первою ступенью к внутреннему благоустройству, почему и отвечала:
- В семействе ревностного капитана-исправника рада быть гостьей. Он исполнял мой устав, а я исполню его желание. Его любят добрые земледельцы, на которых я всегда обращала особенное внимание; а это и для меня - лучшая награда.
При перемене лошадей граф Румянцев слово от слова пересказал отцу моему отзыв Екатерины. Он записал его, и эту бумажку, которую называл жизнью жизни своей, носил в ладанке на груди.
Иду от памятника Екатерины на то место, где была почтовая наша станция и где для нее переменяли лошадей. Боже мой, как все преобразовывается от присутствия или отсутствия одного человека! Где жизнь, кипевшая так весело в этом селении? Что теперь там, где останавливалась царица? Убогий приют крестьянина. И что прочно на земле? Где Вавилон великолепный? Где это чудо древнего мира? И оно тлеет под разливом мутных вод Евфрата. Но пока бьется сердце в груди, там живет и память о делах благости. Сажусь под образами у хозяина избы и начинаю записывать то, что происходило в шатре июня 4-го 1781 года, а он был отсюда в нескольких шагах.
Когда карета остановилась, отец мой в радостном порыве соскочил с лошади и вскричал:
- Матушка-царица, прими от нас нашу сельскую хлеб-соль, наш домашний липец и наши усердные сердца!
- Благодарю, благодарю, - отвечала Екатерина, - усердие сердечное для меня всего дороже.
Тут с быстротой юноши спрыгнул с коня прадед мой и, преклонив колено, воскликнул:
- Матушка! Живи вдвое столько, сколько я прожил на белом свете, и дай Бог тебе такую же крепость сил, какую Его милосердие даровало мне в преклонные годы.
- А сколько вам лет? - спросила Екатерина.
- Сто лет, матушка-государыня. Императрица возразила с ласковой улыбкой:
- Нет, мой друг, цари так долго не живут: у них много забот, - сказала и рукою приподняла моего прадеда.
Присутствие Екатерины превратило наш шатер в чертог великолепный; в виде ее ангел милосердия вступил в него. С душевным восхищением мать моя облобызала руку императрицы и подвела к ней нас, пятерых малюток. И теперь еще помню то очаровательное мгновение, когда брат мой Николай (он давно уже умер) резво и смело плясал пред царицею, звонким голосом заводя родную нашу песню: "Юр Юрка на ярмарке". Вижу теперь, как она, нежная матерь отечества, посадила его на колени; вижу, как брат играл орденскою ее лентою; слышу, как смело сказал ей:
- Бабушка, дай мне эту звезду!
- Служи, мой друг, - отвечала Екатерина, - служи, милое дитя, и у тебя будут и ленты, и звезды; - и тут же собственноручного рукою записала его и меня в кадетский корпус, а старшего брата нашего Василия (его давно нет) в Пажеский корпус.
Между тем, заметя, что граф Румянцев разговаривал с отцом моим, как со старинным знакомым, императрица спросила, где граф его узнал. Герой Задунайский отвечал, что отец мой был у него в Молдавии четыре месяца на ординарцах, и потом прибавил:
- В жару Когульского сражения я послал его к полковнику Озерову с приказом, чтобы он с первым гренадерским полком ударил на толпы янычар, которые, нагло ворвавшись из лощины в каре Племянникова, резали наших кинжалами.
Не робея пред царицею, отец мой от полноты сердечной воскликнул:
- Матушка-государыня, я всем обязан его сиятельству, даже детьми, которых готовлю на службу вашему императорскому величеству.
При этом слове Лев Александрович Нарышкин сказал с живою своею шутливостью:
- Слышите, матушка, что говорит капитан-исправник? Он хвалится, что и детьми своими обязан его сиятельству.
Спохватливый мой отец не ходил в карман за словом и, не запинаясь, возразил:
- Я сущую правду говорю, матушка-государыня. Однажды грустным горемыкою явился я в Молдавии к графу на ординарцы; его сиятельство с отческою заботливостью спросил: "Отчего ты так скучен?" Я отвечал, что помолвлен и получил известие, что к невесте моей присватался другой жених. Граф немедленно дал мне домовый отпуск, и по милости его представляю вашему величеству детей моих.
Ликовала Екатерина при этих рассказах; она любила голос сердечный. Приветливо откушала она нашего хлеба-соли, выпила бокал липца за здоровье хозяев "и за здоровье старшины Глинок", - прибавила она, обратясь к прадеду моему.
Граф Румянцев промолвил:
- Не мимо идет пословица, что за Богом молитва, за царем служба не пропадает. За ревностную службу родного внука старшины Глинок и вы, государыня, и я ему в долгу. Старооскольского полка секунд-майор Глинка, брат нашего хозяина, был в числе дежурных офицеров у генерал-поручика Ступишина при переходе через Дунай; с неустрашимою быстротою передавал он приказания своего генерала. Он был убит, но и вы, государыня, читали о нем в моем донесении.
Слезы блеснули в глазах прадеда моего. Упав на колени пред Екатериною, он сказал:
- Вели, матушка-царица, и я готов за тебя умереть во всякое время! А теперь дозволь проводить тебя верст десять.
Граф Румянцев приглашал его в свою коляску.
- Нет, - отвечал он, - я поеду верхом у кареты матушки-царицы, нагляжусь на нее, и у меня спадет с плеч десятка два лет, - сказал и на борзого коня своего взлетел без чужой помощи. А конь, как будто веселя всадника, говоря Ломоносовски:
Крутил главой, звучал браздами
И топал бурными ногами,
Столетним всадником гордясь,
А витязь - молодец!
Он был не на коне. В жизни обновленной он летал по поднебесью.
