С.Н. Глинка. Записки - 1

 Я родился 1776 года, июля 5-го дня, Смоленской губернии в Духовском, или Духовщинском уезде, в селе Сутоках, в 8 верстах от Чижева, родины бедного шляхтича Потемкина, который потом, под блистательным именем князя Таврического, гремел замыслами ума парящего и, говоря словами Державина: "Был могущ, хотя и не в порфире".

После 1812 года в первый раз в половине 1834 года посетил я свою родину. Изменяется жребий обширных областей, изменяется жребий и малых поземельных участков. Родина моя теперь в постороннем владении; но я видел следы праотцев моих; я видел липы, вязы и дубы, насажденные рукою моего прадеда по матери Федора Александровича Каховского. Я сидел под сенью сих дерев, осенявших некогда юными и роскошными ветвями своими веселые кружки пировавших друзей и родных, а теперь грустно, уныло отживающих в одиночестве безмолвном. Я сидел под ними, вслушивался в минувшее и вспоминал, что прадед мой был радушным патриархом родных, другом бедных, примирителем соседей по спорам поземельным, посаженным отцом, восприемником. На это нет почетных грамот в архивах земных; эти мирные дела любовь сердечная передает выше земли. Видел я сельский деревянный храм, где в течение девяноста лет курится жертва Богу любви и милосердия. Прошумел около него вихрь вражеского нашествия, но в стенах его не коснулся ни святыни, ни утварей церковных; все осталось, как прежде было, нет только тех, кто там бывал, но там их прах.

И мир их праху! Они живут в душе моей. Любовь не умирает.

Над колыбелью нового пришельца в мире, в очах матери, в очах отца, надежда, подруга жизни с радужных крыл своих сыплет мечты, алеющими розами и ожиданиями радующие сердца. Витал этот призрак и над моею колыбелью; мне сказывали, что в ясный июльский день моего рождения над нею взвился рой пчел, прилетевший с ароматных садовых трав и цветов. Из этого выводили, что какая-нибудь необычайность промелькнет в моей жизни. А я применяю рой пчел к тем суетливым заботам, которые давным-давно роятся над головою моею.

Говорят, что дворянство есть тень великих людей. Не стану дорываться, на какой степени после первого нашего праотца, улеглась тень дворянства предков моих или в какой туманной дали теряется она. По ходу нашего времени, взял я на лицо свое новую грамоту в силу рескрипта, данного мне в 1812 году Александром I. Знаю только, что предки мои - потомки тех Глинок, которые, по словам короля Владислава, оказали многие услуги Речи Посполитой. Достоверно и то, что Сигизмунд и сын его Владислав за какие-то особенные заслуги жаловали Глинок и почетными грамотами, и поместьями в Смоленской области. Слышал я также, что в Польше есть поколение Глинок-графов, нам родственное. Так ли это или нет, не знаю, упомяну только, что из записок Михаила Огинского явствует, что имя Глинок и теперь еще существует в прежней их отчизне, и что в 1815 году кастелан Николай Глинка был в числе членов нового правления. Впрочем, если детям моим понадобится вековая грамота, они и теперь ее выхлопочут, а мне она не нужна: я иду на всемирную перекличку.

Отец мой служил в молодости в гвардии и, по выходе в отставку, поселясь в деревне, сделался примерным хозяином. Он жил без спеси и без чванства, в мире с самим собою и со всеми. Алчная роскошь не отделяла еще тогда резкими чертами помещиков от почтенных питателей рода человеческого*, то есть от крестьян. Кроме губернского мундира, одежда будничцая и праздничная почти вся была домашнего изделия. Таратайка или одноколка заменяла щегольскую и великолепную карету. Домоводство цвело изобилием, под животворным надзором хозяйским. Упитанные сельские тельцы не уступали яствам героев Омировских. Вместо часто поддельного Клико в круговых чашах Оссиановских кипел родной мед и липец, а вместо пунша ароматного подносили варенуху. Жизнь домовитая лелеяла сердце, а любовь к человечеству не была окована прихотями тщеславия. Решительно можно сказать, что роскошь стеснила в России состояние крестьян пахотных и оброчных. Не удружили дворянству и банки заемные, и ломбарды.

______________________

* Выражение Я.Б. Княжнина.

______________________

Екатерина II хотела ими исторгнуть недостаточных дворян из челюстей безбожного лихоимства и доставить им легкое средство оправляться в случае неурожаев, пожаров, скотского падежа и других непредвидимых бед. Но пышность, засевшая в ново-учрежденных городах, вринула большую часть заемщиков в бездну роскоши и мотовства. Екатерина жила и отжила со своим временем. Все ее скрылось с нею. Никогда и нигде не занимая денег, отец мой, в кругу ограниченных желаний и при житье незатейливом, был добрым помещиком. Радушно делился он хлебом-солью со всеми, и готовая к помощи рука его сзывала бедных соседей к участию в избытках его. От прилива и отлива частых гостей Сутокский наш дом был назван несъезжим двором. Заторопленный наездом гостей, отец мой, завидя спускавшиеся с горы возки и колымаги, гневно вскрикивал иногда на мать мою: "Вот, матушка! Родные твои отбою не дают!" Но когда, надев сюртук понаряднее, выбегал на крыльцо, когда встречал и приветствовал гостей, и когда наш сельский запевало Кулеш, прицелясь ладонью к щеке, звонко затягивал: "Вспомни, вспомни, мой любезный!" - тогда подлинная или мнимая досада быстрою зарницею сбегала с лица его. Отец мой страстно любил музыку и играл на флейте. В весенние вечера он выходил на крыльцо, и звукам его флейты вторил голос соловьев, разливавшийся в прибрежных приозерных кустах.

Глубокая чувствительность удвоивала земное бытие матери моей, а душевная ее набожность переносила мысль ее в мир духовный. Суеверие не волновало ее ума. Высказывались иногда порывы пылкого ее нрава, но это была только тень на светлой ее жизни. Вдовы и сироты называли ее матерью. Со страдальцами делилась слезами, а с бедным тем, что Бог посылал в избытках домашних. Была она и примерною хозяйкою. Все Сутокское славилось в Смоленске и отправлялось в Петербург. В одной рифменной географии сказано: "В Смоленске варятся прекрасные закуски".