В Петрограде мы пожили недолго. Полк, в котором служил отец, перевели на запад, на Румынский фронт, и он был дислоцирован в немецких колониях, недалеко от города Тирасполя, на станции Кучурган. Там были богатые колонии: Эльзац, Зельц и Лотарингия. Мы поехали к отцу. Поселились в одной скромной немецкой семье. Рядом в большом доме жила семья капитана Лукинского – богатого человека. У него были свои лошади, прекрасная коляска. Кучер был одет в малиновую шелковую рубаху, синие шаровары и шапку, вроде польской конфедератки. Иногда семья Лукинских выезжала в коляске на прогулку. У Лукинских я впервые увидел кинематограф. Аппарат был очень примитивный, его крутили рукой. Один раз меня пригласили на киносеанс. Показывали какую-то картину, в которой все время шла погоня по лестницам, по дворам. Люди падали, на них что-то валилось, лилась вода, помои и т.д. Все казалось очень смешным.
Играл я и с немецкими мальчиками. Каждый день в 12 часов дня проезжала почтовая телега. Ребята кидались к ней, цеплялись, чтобы немного прокатиться. Один раз и я попробовал это сделать. Кучер увидел меня, городского мальчишку, и небрежно хлестнул меня кнутом. Но на конце кнута были привязаны свинцовые пломбы. Этим концом он достал меня по лицу. Образовалась глубокая рана на щеке и шее. Я бежал домой, и у меня в глазах все стояло вверх ногами. Отец куда-то пожаловался, и кучер к нам приходил извиняться.
Вскоре полк был переброшен на другой участок фронта. Мы приехали в местечко Рыбница на Днестре. Приехали мы туда днем.
Городишко маленький, но по тогдашним масштабам – большой торговый центр. На главной улице стояли двухэтажные каменные дома, магазины. Наш дом был на грязной окраинной улице, одноэтажный, каменный, желтоватого цвета, видимо сложенный из ракушечника.
Первое, что бросилось в глаза – за забором у глухой стены дома сидела большая группа ребятишек и, сняв штаны, справляла свои естественные потребности. В последствие человеческие погадки попадались часто. Городишко весь был какой-то загаженный. Дом принадлежал еврейской семье. Сколько было детей я не помню. Помню, что они весь день клянчили хлеб: «mome gib mir a bigele broit» («Мама, дай мне кусочек хлеба)». Тоска.
Тут я впервые столкнулся с проблемой отхожего места. Это «заведение» было очень грязно, вызывало неодолимое чувство брезгливости. И это осталось у меня на всю жизнь.
В один из дней офицерство устроило концерт. На концерте очень хорошие знакомые отца, также служившие в полку, исполнили водевиль Чехова «Медведь». Помню, было очень смешно. Они очень хорошо играли, особенно финал, когда идет текст: «Уйдите. Нет, постойте» и т.д. Вот эта тонкость игры была очень ясно мной прочувствована.
В это время проходило большое политическое событие - выборы в Учредительное собрание. Отец в то время очень колебался - за какой список голосовать и голосовал за социал-демократов, не за большевиков. Он все еще мечтал о своей лечебнице.
