Последние листья - 32

28.III.1916

Вспотел – и афоризм

~

Я вовсе не всякую мысль, которая мелькнула, записываю. Вышла бы каша, «плеть» и в целом бестолковица. Таково и есть большинство собраний афоризмов, «подобранных авторами», с которыми «Уед.» и «Оп.л.» не имеют ничего общего по происхождению. Уже потому, что и в «Уед.» и в «Оп.л.» есть «мелочи, недостойные печати» и которых ни один автор не занес бы в книгу. Спрятал, бросил.

Нет. Особым почти кожным ощущением я чувствую, что «вышел пот из меня», и я устал, – сияю и устал, – что «родилось», «родил», что «вышло семя из меня» и я буду спать после этого до нового накопления семени.

Это только одно, одно-единственное и записано в «Уед.» и «Оп.л.» Но зато из этого уже ничего не выпущено. ни хорошее, ни преступное, ни глупое. Ни важное, ни мелочное.

Так. обр., тут нет ничего «на тему», а есть сумма выпотов души. «Жизнь души как она была». «Пока не умрет» (надеюсь).

Пот мой – семя мое. А семя – глагол к будущему и в вечность. И по существу «пота» ничто не исчезнет из этих особенных книг.

Прежде я писал «на тему», из нужды и «так себе». В написанном не было абсолютной необходимости. Именно необходимости не было, и это самое главное. Напротив, раз «потелось» – это не от меня зависело, и «Уед.» и «Оп.л.» в тексте своем абсолютно от меня независимы можно сказать и «никогда не думал своего «Уед.» и «своих Оп.л.» а это поймалось независимо от меня, как бы «боком прошло возле меня», а я только взглянул, заметил и записал.

Что же такое эти «выпоты» мои, в которых я сам так неволен? Так «сходит семя» и «выплевывается слюна» Ну, Бог со слюной это вода. Но семя – жизнь. И я передал часть жизни моей... не читателю даже, а «в воздух», «в пространство ». Но с помощью техники книгопечатания эта «часть моей души» вошла в читателя.

Многие поморщились, оттолкнули, не услышали. Вообще для многих «не надо», Такие просто и не знают, что я написал, как «не знающие греческого языка» естественно не знают, что «написал Гомер» и даже «был ли Гомер».

Но некоторые поняли, услышали. И их души стали «маткою» для «семени моего».

Я родил, и в них родится.

И «хочет» или «не хочет» – а принял «новую жизнь от Розанова». Какова же эта жизнь? Что она?

Нежность.

Есть еще другое. Дурное. Но оно все видно, я его не скрыл. Это «дурное» я сам в себе «отрицаю», и отрицаемое мною – его, очевидно, не принял и читатель.

«Это грех Розанова. Зачем я возьму его себе».

Основательно.

А нежность вся хороша. Ее одну и возьмет читатель. Я унежил душу его. А он будет нежить мир.

Так, читатель – будем нежить мир. Основной недостаток мира – грубость и неделикатность. Все спорят. Все ссорятся. Это не хорошо. Не нужно. Мы не будем вовсе ни о чем спорить. Мы оставим мысли другим. Мы будем «поводить по волосам (всегда «по шерстке») мира» гладить ему щеки...

И заглядывая в глаза его – говорить: «Ну, ничего».

(в казначействе, за пенсией к Пасхе, все мешают, толкают)

Разврат мой, что «я люблю всех» и через это обидел и измучил мамочку – может быть, имеет ту провиденциальную сторону в себе, – ту необходимость и универсальность, что без него я не пришел бы к идее вечной и всеобщей неги. Ибо надо было «насосаться» молока всех матерей. Нужно было сладострастие к миру, чтобы любить вымя всех коров и мысленно целовать телят от всех коров. Как «уродиться в отца всех», не родив действительно «всех» и, след., не совокупившись «со всеми коровами»... по крайней <мере> мысленно, духовно. И вот так вышло: Господь меня устроил «во всех коров». Я полюбил их титьки. Я полюбил их ложесна. Я полюбил их влажность и самый запах пота. Ну, «совокупиться»-то со всеми не мог, но ведь это не далеко от совокупления. «Что-то сделалось в мире», и я был близок к «всеобщему совокуплению». В душе моей произошел «свальный грех» и через него и единственно через него я «уроднился» с миром: и вот читатель чувствует, что я ему – тоже «родной».

И ты, читатель, – мне родной.

Так и будем родниться. Спорить не будем – а будем родниться.