Николай Брадис. Дневник - 1

На фото: Елизавета Васильевна (1860–1941) и Модест Васильевич (1861–1910) Брадисы — мать и отец Николая Брадиса

Всякий человек, начиная с ранних годов пробует писать дневник. В большинстве случаев — это обезъяничанье. Прочтет в книге или слышит от старших — ну и пишет. Я пробовал несколько раз начинать писать, но не хватало выдержки, всегда очень скоро бросал. Теперь же у меня достаточно свободного времени, много новых впечатлений, я чувствую, что очень многое пропадет для меня бесследно такого, что было бы интересно вспомнить потом (буде жив останешься). Прошлые годы гимназические и студенческие прошли так бесследно, что те прямо жаль. Вот и надумал писать дневник. Это заставит и подумать немного, отчасти приучить к пунктуальности и оставит какое-нибудь воспоминание о прошедшей жизни. Я на войне. Сегодня уже почти две недели сижу на позиции и копчу костром серое, снежное Калушское[1] небо. Сегодня Великий четверг … с страстной неделей и все, понятно связано много воспоминаний. А это первая пасха, которую я провожу не дома. Написал письмо домой и Ленке[2]. Нашло писательское настроение и решил писать сие произведение. Обстановка — сарай свинушник. Щели на белый свет, продувает. На дворе снег — но не холодно. Не думал я, когда сюда [ехал], что такая здесь погода будет. Ведь это на широте Чернигова кажется, зато горы влияют. Сегодня пока спокойно. Я оправился от своего вчерашнего недомогания — какой-то молниеносной простуды катаральных болей. А вчера совсем в дугу согнуло. Когда сегодня вышел на улицу — от снега прямо глазам больно. Ночью будет неприятно. Подберется в своем белом халате поближе да и ахнет. Надо быть всю ночь на чеку.

20 марта

Поднялись в 6. Ночью, конечно, пришлось несколько раз поверять бдительность, но удалось и поспать несколько часов. Ночь была великолепная. Вчера весь день шел снег, но было тепло. К вечеру же прояснило, да завернул такой мороз, что с непривычки уши мерзли. Луна взошла часов в 9. Пока не взошла луна, группы солдат у костров представляли замечательно живописное зрелище. Можно бы было залюбоваться: огонь костра на снегу и великолепное небо. Но когда подумаешь, что и как и почему все это — на душе делается не особенно хорошо. Мороз градусов 6. Солдатам в окопах холодно. Вспоминаешь, как шутили в Н[овой]-Александрии в нашей нетопленной комнате, когда еще не было багажа. « Холодно в окопах, холодно!» Холодно, но зато спокойно. Луна светила так, что ясно видны в бинокль окопы. В такую ночь вряд ли кто пойдет в наступление. Ночь прошла совсем спокойно, только с вечера напугал один из секрета. Показалось ему, что-то в кустике шагах в 20 перед ним, он и начал палить. Наверно со сна померещилось. Ну и солдаты же теперь. Бог знает, откуда такие вылазят. Утром с горки опять обстреливает ходячих за водой. Вот ведь скотина. С немецкой пунктуальностью обстреливает откуда-то с горки каждого подходящего к ручью. Говорят, что в другой роте видали его — это какой-то офицер в охотничьем костюме. Охотник тоже. Такого типа я без всякого сожаления взял бы на мушку. То ли дело наши визави[3], хотя и они портиться начинают. Вчера и сегодня было с их стороны несколько выстрелов. Может быть, я сам виноват в этом. В бинокль увидал, что один из сидящих в том окопе ходит с винтовкой, но то ли он спрятался и кто-то выстрелил оттуда. Я выпустил туда два заряда — первые во все время. Получил ответ. И сегодня оттуда стреляли раза два. День сегодня яркий, солнечный: «Весна берет свои права», тает сильно. Крыша нашего сарайчика дымится прямо. С чего-то на австр[ийскую] артиллерию нашло, стреляет да стреляет по горке сзади нас. А на левом фланге и мортирки[4] пускает. Сегодня бы мы должны были смениться. На наше место должен был пойти 4 батальон, — но жестокая судьбина. Нам бы предстояло провести субботу ипервые три дня пасхи в резерве в лесу — ан не тут-то было. Предложили смениться двум ротам на 2 дня, а ротные командиры с батальонным решили, что не стоит канитель разводить. Пока туда идти, устраиваться. Ночь там да два дня там и опять назад. А в лесу сыро — болото настоящее. Т. ч. наши две роты передвигают назад за бугор — все-таки там спокойнее — в окопах сидит только одна полурота, — другая отдыхает. Нехорошо, что батальонный близко будет. Ну, да Бог не выдаст, свинья не съест. Сегодня в чистый четверг наши офицеры решили поститься. Вчера Порфирий — обер-правиантмейстер привез рыбы и сегодня устраивается грибная уха. Достал сегодня и молока кувшин, первый раз после того как сюда прибыл. Да не хочу портить дня. Скипетили, налили в баклаги, — для праздника. Все-таки известный колорит и привычка. Первая пасха не дома. Как она пройдет и дичаешь от этой жизни. Если бы солдат был приличный ничего бы. А с этим нет никаких сил справиться. Научился ругаться здесь так, к[а]к никогда не думал ругаться. Да, что и говорить. Сегодня к[а]к раз и думал об этом. И дни такие великие, и погода располагающая совсем к другому. Утром посидел с солдатами в окопе, поговорили ладком. А вышел после обеда поверить наблюдателей — ни один из них толком не стоит, да еще каждый отпирается, «я мол смотрю да я не сижу. Вот, говорят, что в военное время строго. Да, если бы в мирное время солдат делал столько и таких проступков, так половина бы армии была бы в дисциплинарных батальонах или еще дальше. Да и сам я себя не узнаю. Конечно, я знал, что придется сталкиваться с разной публикой, с разными взглядами, но не думал, что придется так измениться. Надо взять себя в руки … Около полудня обстреливает тяжелыми левый фланг. Какой-нибудь из соседних полков.

Попостились сегодня, лажа зеленая. Правда, скоромного не ели; зато вопреки ожиданиям постный обед вышел такой, что наелись вдвое против обыкновенного. Кета да борщ с грибами да чай … Эх — постники …