Гораздо выше стояла в то время научная деятельность французских диагностов и клиницистов по внутренним болезням: Андраль, Луи, Шомель, Русте, Крювелье и даже увлекавшийся до крайности Бульо — были истинными представителями научной медицины того времени.
Все privatissima, взятые мною у парижских специалистов, не стоили выеденного яйца, и я понапрасну только потерял мои луидоры.
Лица, дававшие privatissima, большею частию agreges не имели никакого права на доставление своим слушателям разных демонстративных пособий — трупов, препаратов, клинических случаев, и все лекции их заключались в одном говореньи или нелепых упражнениях на каком — нибудь импровизированном фантоме, как, например, у литотри — тера Labut на сухом бычачьем пузыре со вложенным в него куском мела; а один из этих господ (m — r Beaux) ухитрился читать мне свое privatissi — mum о стетоскопии у себя на квартире пред пылающим камином. Я не докончил слушания ни одного privatissimum и не имел терпения выдержать более половины назначенного числа лекций.
Мои занятия в Париже состояли исключительно в посещении госпиталей, анатомического театра и бойни для вивисекций над больными животными (лошадьми).
Это был единственный privatissimum Амюсса с демонстрациями на живых животных. Но сам Амюсса редко являлся на живодерню. И вот, чтобы воспользоваться редким у нас случаем вивисекции на больных животных, я и несколько молодых американских врачей устроили между собою маленькое общество, с тем, чтобы производить вивисекции в живодерне на общий счет.
Тут я имел случай в первый раз в жизни присмотреться к разным, для нас неведомым и чуждым, свойствам американцев.
Едем мы, например, вместе на живодерню мимо какой — нибудь мясной лавки. «Стой!» — кричат извозчику американцы, и выскакивают смотреть на сегодняшнюю таксу на мясо, начинают торговаться, спорить с мясником. Приехали мы на бойню, начинается спор из — за таксы с извозчиком, и мне никак не позволялось уплатить что — нибудь лишнее, лишь бы отделаться поскорее от извозчика.
А вот однажды так и со мной заводит историю один американец из — за кровавого пятна, которое я нечаянно сделал на рукаве его байкового пиджака. Едва я мог укротить взбешенного моею неосторожностью янки, клянясь ему, что не имел ни малейшего намерения его оскорбить или причинить ему изъян и готов тотчас же вознаградить его за причиненный ему убыток, так называл я кровавое пятно на рукаве поношенного темно — бурого байкового пиджака.
Свободное копирование
