Первый раз в жизни в заграничном городе. Какое же первое впечатление? Помню ясно, что меня поразила всего более какая — то невиданная еще мною городская опрятность, а затем высокие цилиндрические тополи, придававшие городу также необычайный для меня вид. Я тотчас же отправился по госпиталям, сделав предварительно визиты директорам госпиталя и клиник. Прием был очень радушный; видно было, что датские профессора еще не скучали от наплыва любознательных иностранцев. Только один, не профессор, а известный в то время в Копенгагене оператор (именно литотомист), видимо изумленный моим посещением, отказал мне присутствовать при его операциях, сказав коротко и ясно, что этого нельзя допустить.
Уже и в то время явно обнаруживалась ненависть датчан к немцам. Очевидно было присутствие двух враждебных лагерей и в ученом сословии. Несколько докторов и прозекторов из датчан, очень любезно отнесшихся ко мне, при первом же удобном случае раскрывали мне душу, полную ненависти к немцам.
— Всех, всех мы готовы принять по — дружески, только не немцев — наших злейших врагов.
Мне живо припомнились эти слова, очень живо, в Берлине, в 1863 году.
Я в почтовой карете еду из Гамбурга в Берлин. Для чего это я, думаю я по дороге, накупил столько фуляров1 в Гамбурге? Мне нравится утирать нос фуляром, и притом мой Мойер всегда носил в кармане фуляр. Да он нюхал табак и потому не употреблял белых носовых платков; а тебе зачем, — ведь ты не нюхаешь? Ну, да, впрочем, что же, разве много истрачено? Однако же, давай — ка считать. И вот, едва ли не в первый раз в жизни, я принялся сводить приход с расходом. Ведь так, пожалуй, не хватит и на полгода того, что осталось в кармане. Ну, это еще что? Давай — ка, сочтем, благо никого нет из пассажиров. Начинаю вынимать из бокового кармана; во — первых, что это? А, датский паспорт! Вот, подлецы: слупили чуть ли не три талера за паспорт, а на черта его! Еще, пожалуй, с ним беды наживешь. Ведь этакое нахальство навязывать проезжим иностранцам свои датские паспорта, чтобы содрать 2–3 лишних талера! Тут, стоп! Остановка; дверцы кареты отворяются, влезает офицер. Милости просим. Счет деньгам приходится отложить. Посмотрим, что за особа. Молчание.
— Вы, верно, русский? — слышу вопрос.
— Да, я из России.
— Я узнал это по запаху.
— Как, неужели от меня пахнет?
— Нет, не от вас, а от ваших сапог и вашего бумажника, который вы держите в руках.
Тут я обращаю внимание на мой бумажник и прячу его скорее в карман.
— Я познакомился недавно со многими русскими из высшего круга, — продолжал офицер, смотря на меня в упор, чтобы не упустить из виду Knalleffect2, неизбежный, по его мнению, для всякого русского, когда он слышит от немца о знакомстве его с высшим кругом.
— Да, я танцевал также с вашею государынею. Ее императорское величество, дочь нашего короля, была очень благосклонна к нам, прусским офицерам, и изъявила желание протанцевать с каждым из нас.
Сказав это, прусский офицер как — то особенно поднял голову, бросил на меня выразительный взгляд и, предложив мне без результата сигарку, закурил и погрузился в думу.
А я, не успев счесть содержимое в моем пахучем бумажнике, принялся считать в уме и постоянно сбивался в счете, задремал и заснул.
Свободное копирование
