Вопросы жизни - 162

Итак, не в том дело, что крестьяне наши освобождены были с своею мирскою землею, — там, как бы то ни было, тотчас же или потом, — дело в принципе; я восстаю против него и утверждаю, что заботы наших социал-экономистов физиократов о предохранении государства от пролетариата посредством надела крестьян землею ни к чему не ведут. Что бы бюрократы, доктринеры и утописты ни придумывали против этого исконного зла человеческого общества, все повредит только настоящему — это главное; а для отдаленного будущего беспрестанно ломать и перестраивать неустановившиеся еще порядком настоящие преобразования нелепо, да мало что нелепо, преступно.

Эта же ломка, при которой я присутствую почти 20 лет на окраине России, эта неверность и шаткость настоящего положения земельных собственников и соединенного с этим колебания в мероприятии, привели нас в то поистине безотрадное положение, в котором мы теперь находимся.

Мне кажется, какая-то мономания пролетариазма обуяла часть нашего общества и правительственные сферы, и надо бы благодарить Бога, когда бы она была религиозного свойства; богатые стали бы раздавать свое имущество, по — евангельски, нищим, во имя Господне. Так нет: мономания чисто социальная, quasi-научная. Хотят, во что бы то ни стало, сделать Россию на будущее время счастливее всей остальной Европы, Азии, Африки, Америки и Австралии.

Талисман уже найден — это земля; теперь идет дело только о том, как до него всем и каждому добраться.

Рецепт простой: чем больше каждому придется на долю, тем лучше. У мужика теперь мало земли, да и ту он не может порядочно обработать; чтобы извлечь из нее что можно и что нужно, у него нет ни средств, ни уменья. Следует ему дать вдвое, втрое, вдесятеро больше, — и он справится. Откуда же эта логика? Она, мне кажется, вышла из залежной системы хозяйства, процветавшей еще на юго — восточных окраинах России при введении эманципации. Земля там была нипочем, почва почти девственная, народу мало, скот дешев и кормы в степях даровые. Валяй на просторе! Еще и теперь в Бессарабии и в Болгарии я сам видал, как сеется и отлично родит пшеница и кукуруза без плуга и пахоты.

По стерне, после снятия кукурузы, по оставшимся от нее клочкам, ходит братушка и молдаванин и сеет осенью пшеницу, без всякой подготовки, а потом зараливает каким — то допотопным ралом, парою буйволов, а то так родят и так падающие зерна, при снятии жатв.

Первобытное поверье в неисчерпаемое плодородие залежи служит, мне кажется, основанием и наших современных социальных убеждений. Да, наш народ верит еще в землю, чуть не в божество земли. «Наша земля, — говорил мне один крестьянин в моем имении (Подольской губ[ернии]), — не любит железа: перестанет родить, если ее много железом трогать». — «А навоз?» — «Навоза тоже не хочет, бурьяном порастает. Значит, землю не тревожь, она рассердится». Поверья, очевидно, ведущие свое начало от времен залежного, переходного, полукочевого земледелия. Снял урожая три, четыре, — довольно; земля не очень воз — любляет железо, — ступай на другое, свежее место.