Страх - 3

Как свидетель событий истории тридцатых годов, я могу выделить два этапа в развитии «великого страха». Первый – это этап 1930-1934 гг. (от XVI съезда ВКП(б) до убийства С.М.Кирова 1 декабря 1934 года), когда устрашение (терроризация) было направлено главным образом против крестьян, упорно не желавших идти в колхозы. Имущество их (строения, скот, инвентарь, запасы хлеба от небольшого хозяйства единоличника) конфисковались. Непокорных крестьян с их семьями вывозили в приарктические районы европейского Севера и Сибири, на Дальний Восток, в пустыни и степи Казахстана. Часть их была направлена в концлагеря и работала на новостройках промышленных предприятий, на разработке копей, на строительстве шоссейных и железных дорог и т.д.Урожай 1930 года не был собран, засуха 1931 года вызвала голод, крестьянство бросилось в города в поисках хлеба, заработка и т.д. В городах были введены карточки на хлеб, на мыло, жиры, сахар. Хотя голодавших крестьян в Москву и Ленинград старались не допускать, но я сам видел в 1931-32 г. на улицах Ленинграда прорвавшихся туда оборванных, изголодавшихся крестьян в крестьянских «свитках», с землистыми лицами, истощенных и умирающих от голода детей, просивших подаяние. Это было как бы повторением великого голода 1921 года в Поволжье. На этот раз особенно пострадала от насильственной коллективизации и голода Украина. Сколько миллионов человек там погибло, знают лишь власти! Пострадали и родственники моего отца, крестьяне, о судьбе которых я узнал в 1932-33 гг,

Но голод и массовые ссылки заставили крестьянство к концу 1935 года подчиниться насильственной коллективизации. Его открытое сопротивление коллективизации было сломлено. Оно «приняло» колхозы и вошло в них, усвоив в колхозных работах методы итальянской забастовки и обрабатывая с честным, а не показным усердием лишь разрешенные членам колхозов индивидуальные земельные участки (огороды). С этих огородов они кормились и жили.

Другой категорией населения, пострадавшей в период 1930-1934 гг. была старая инженерно-техническая интеллигенция. Она позволяла себе критику и возражения против «скоростных методов» коллективизации и индустриализации. Она, например, считала планы первой пятилетки завышенными, невыполнимыми. Ее робкие возражения против темпов и уровней пятилетки были объявлены «вредительством». Ее сделали «козлом отпущения» за ошибки властей. Мало того, нужно было скомпрометировать ее знания и опыт для того, чтобы облегчить создание собственной «пролетарской» технической и гуманитарной интеллигенции, набранной «от станка и от сохи» и верной «генеральной линии партии».

Так были организованы с началом первой пятилетки первые судебные процессы против вредителей – Шахтинский (в 1928 г. в Донбассе), «Промпартии» (якобы созданной профессором Рамзиным для захвата власти), Громановский («вредительство» в Госплане), «Кондратьевщина» (защита в Наркомземе кулачества) и др. Какова была подлинная вина судимых на этих процессах, общество могло судить лишь по официальным обвинительным актам, печатавшимся в газетах. Но вот признание Е.В.Тарле, арестованного в 1930 году по процессу «Промпартии». «Промпартия» во главе с профессором Рамзиным якобы организовала правительство «технократов», которое должно было стать у власти после падения советской власти. Главой правительства должен был стать Рамзин, академику Е.В.Тарле будто бы предназначался портфель министра иностранных дел. Тарле был арестован и после обязательной отсидки в тюрьме, пока шло следствие, был судим и отправлен в ссылку в Алма-Ату, где он стал профессором истории нового времени в только что организованном Казахском Университете. В 1936 году Тарле был возвращен в Ленинград.

Работникам кафедры новой истории Ленинградского Университета, где в это время начал работать и я, Тарле рассказал, как его допрашивал следователь ГПУ в 1930 году.

Следователь обвинил Евгения Викторовича в том, что он согласился принять портфель министра иностранных дел в будущем кабинете Рамзина. «Помилуйте, – возразил Тарле, – я в первый раз в жизни об этом слышу, Рамзина я не знаю, с ним не знаком, и никто мне портфеля министра иностранных дел не предлагал. Впервые слышу об этом предложении от вас». «Ах так, – не смущаясь, возразил следователь, – значит Рамзин и его промпартия были настолько убеждены в вашем согласии быть у них министром, что даже не спрашивал вас».

Второй этап террора продолжался в период 1935– 1941 гг. – от убийства С.М.Кирова до Второй мировой войны и нападения гитлеровской Германии на СССР, когда механизм террора был пущен «на полный ход» и истребление «непокорных» и «инакомыслящих» проводилось в массовых масштабах.

Именно к этому этапу можно применить к интеллигенции слова Глумова (Салтыков-Щедрин «Современная идиллия») о «безвременьи» 70 годов XIX в.: «Надо погодить».

Это значило – надо закупориться на своих нескольких квадратных метрах жилплощади и ждать перемен. А пока обстоятельства не переменятся, советскому обывателю, находящемуся под таким надзором «соглядатаев», который не снился Александрам и Николаям в России XIX века, оставалось только играть в карты или «забивать козла» в домино, пить водку, «терять образованность» и «обрастать шерстью», «добру и злу внимая равнодушно».

Так советские граждане постепенно превращались в безликое стало в «Мы», которое предсказал еще в 1920 г. Е.И.Замятин в своем романе.