Несколько раз ездили в Баку, встречались со своими бывшими товарищами по курсу, которые продолжали учиться в техникуме и жили в его общежитии.
Положение в городе было значительно лучшим, чем в Ростове перед его первой оккупацией: работали городские столовые, где можно было обедать, не предъявляя продовольственных карточек, в лотках продавали съестное, даже кафе-мороженое было открыто. На набережной в рыбной лавке продавалась без карточек хамса по смехотворной цене – 20 или 30 коп за кг. Нам, изголодавшимся и изрядно поизносившимся за время пути, все это казалось верхом благополучия. Однако, деньги, врученные мне т. Соней, к тому времени уже кончились, так что мне оставалось лишь облизываться.
Дни, проведенные в Баладжарах, были очень тяжелыми и голодными, бывало и по два-три дня приходилось голодать. Нам с Кимом удавалось иногда подрабатывать у торговцев на местном базаре, подтаскивая им ящики с фруктами от станции по длиннющему пешеходному мосту через многочисленные железнодорожные пути. Торговцы рассчитывались с нами натурой - виноградом, арбузами, инжиром. Заглушая голос совести, занимались мы также и не вполне законным промыслом, обследуя железнодорожные платформы и вагоны с неплотно задвинутыми дверями многочисленных составов, ожидающих разгрузки на станционных путях, в поисках того, «что плохо лежит»: пшеница, кукуруза, подсолнечник. Встречались вагоны и с более привлекательным съедобным грузом, но они тщательно охранялись вооруженными часовыми.
Однажды прямо на станционной платформе нас собрал директор техникума. Сообщил, что получено распоряжение следовать в Казань для продолжения учебы в Казанском Авиационном техникуме и для работы на Авиационном заводе Лукина (директор завода № 16, эвакуированного из Харькова). Здесь же нам выдали деньги по 99 руб. - командировочные из расчета 3.3 руб. в день. К этому времени все железнодорожные пути, ведущие с Кавказа в Россию были уже перерезаны немцами, осадившими Сталинград. Путь лежал только через Каспийское море и Среднюю Азию. Следует ожидать, когда поступит приказ грузиться на корабль.
Уже в 1976 году я узнал от одного из преподавателей, который был в составе штаба нашего отряда, что в Баку нас принять отказались, как побывавших в оккупации.
Через несколько дней объявили, что следует ехать в Баку на причал № 17, расположенный в центре города, где предстоит грузиться в теплоход, направляющийся в Красноводск. В те годы весь берег залива, омывающего центр города, был застроен портовыми сооружениями и причалами. Теперь это благоустроенная парковая зона, летом до позднего вечера заполненная гуляющими людьми, отдыхающими от дневной жары.
На причале толпился народ, ожидающий погрузки, весь берег заполнен ящиками и контейнерами, стояли клетки с животными из какого-то цирка.
Вечером погрузились на теплоход, разместились прямо на открытой палубе. Все места, где только можно было расположиться, в каютах, коридорах, на трапах, ведущих в нижние палубы, даже в трюмах, были заполнены. Перегруженный корабль тронулся и к утру уже был на рейде Красноводского порта. С палубы теплохода был виден город, выглядел он очень симпатичным: белые домики в небольшой долине, окруженной с суши отвесными серыми скалами.
Однако нам еще долго пришлось любоваться видом далекого города: на очереди под разгрузку стояли многие грузовые и пассажирские суда. На Западном берегу суда грузились в нескольких портах - Махачкале, Дербенте, Баку, а разгружались только в небольшом порту Красноводска. В первую очередь принимали суда, на которых перевозили раненых из многочисленных эвакуируемых госпиталей. Мучимые голодом и жаждой, мы четыре или пять дней ожидали разгрузки. Наконец-то, разгрузившись, мы прежде всего помчались на городской пляж, чтобы заглушить жажду и смыть с себя соль и пот...
Красноводск.
Город представлял собой тяжелое зрелище, это лишь издали он казался таким приветливым. Все улицы были заполнены людьми, расположившимися лагерем. Семьи с детьми сидели и лежали прямо на мостовых, оставляя только узкий проезд для изредка проезжавших автомашин, соорудив навесы из простыней и одеял, чтобы защититься от палящего солнца. Тут же горели небольшие костерки из щепок и хвороста, на которых готовилась какая-то еда.
Наша троица устроилась во дворе одноэтажного домика на запертом крыльце. Помню бесконечное состояние голода и жажды, от которой кое-как помогало море, теплое, будто подогретое. В городе не было источников питьевой воды: имелась небольшая опреснительная установка, мощности которой не могло хватить на увеличившееся в несколько раз население. Воду дополнительно подвозили морем в цистернах и по утрам раздавали по пол-литра на человека. При раздаче возникали жуткие сцены: матери, имеющие детей, требовали для них дополнительного водяного пайка, но взять детей с собой в давку и толкучку они не могли. Раздатчики воды не доверяли им и отказывались наливать, что приводило к истерическим воплям. Паровозы, прибывающие с материка, имели заправленный водой тендер и атаковывались обезумевшими от жажды людьми. Не имея сил им противостоять, машинисты отгоняли их, поливая кипятком из шлангов и обжигая струями пара.
Один раз ночью уже привычно завопили сирены, заухали зенитки: и сюда добрался немецкий самолет. В переполненном городе началась было паника, но быстро утихла, объявили отбой тревоги.
Через Среднюю Азию, Казахстан и Поволжье.
Настал, наконец, день, когда мы погрузились в теплушки, и наш эшелон отправился в многодневный путь через всю Среднюю Азию и Казахстан в Казань. Теплушки - двухосные товарные вагоны «40 человек или 8 лошадей» были переполнены. Мы задыхались от духоты, мучимые голодом и жаждой. В европейской части страны уже наступила осень, а здесь на юге Туркмении была еще изнурительная жара. На станциях и полустанках запасались водой, наполняя ею все имеющиеся емкости, но она быстро кончалась. Добыть еды по пути следования было невозможно. На станциях туркмены продавали аппетитные лепешки - чуреки, возвышающиеся вожделенными горками, фрукты, дыни и виноград, но денег на покупки не было, а обменять что-нибудь из одежды уже было невозможно: к этому времени она превратилась в грязные лохмотья, едва прикрывающие тело. Пробовали «подканывать», но сердобольных среди суровых туркменов в бараньих шапках не встречалось, денег на уплату не было.
Голод вынуждал нас совершать весьма неблаговидные поступки. Когда случалось остановиться на перегоне между станциями, мы совершали набеги на бахчи и виноградники, применяя специальную тактику. Передовой отряд в три-четыре человека демонстрировал намерение поживиться плодами, чем привлекал к себе внимание сторожей, вступая с ними в перепалку. Тем временем на другом участке бахчи или виноградника, маскируясь в посадках кукурузы, растущей по краям поля, наполнялись мешки и завязанные узлом рубахи «чем Бог послал». Однако, добываемая таким путем пища была очень вкусной, но малокалорийной, содержавшаяся в ней влага быстро испарялась и голод вновь заявлял о себе.
Духота в теплушках выгнала нас на крыши вагонов, где мы ехали почти всю дорогу по Туркмении, оставаясь на них и на ночь. Очень быстро приспособились бегать на ходу по крышам вдоль всего поезда, перескакивая через междувагонные промежутки, спускаться с крыши на тормозные площадки вагонов. Отдельные смельчаки научились перебираться на крыши прямо из раздвижных дверей вагонов. Уже ближе к Ташкенту стало холоднее, и пребывать на крышах стало невозможно.
На больших станциях размещались эвакопункты, на которых нас кормили заранее заказанным по станционному телеграфу обедом, если можно так назвать эту еду. Как правило, «обед» состоял из миски «затирки» (иногда «затирухи») или, что было предпочтительней, пшенной каши. Затирка приготовлялась так: на голый стол насыпалась тонким слоем мука и смоченными в воде руками растиралась, превращаясь в подобие раскрошенной вермишели. Затем она заваривалась в кипящей подсоленной воле. Иногда полученную жидкую баланду сдабривали хлопковым маслом, горьковатым на вкус.
Частота таких обедов определялась количеством проезжаемых станций, один, редко когда два раза в день. Наряду с другими способами добывания пищи, не всегда законными, эти кормежки все же поддерживали нас.
Заслуживает уважения организация службы эвакуации. На фоне всеобщей неразберихи, нередко переходящей в панику, повсеместно действовали эвакопункты, где не только могли получать сверхскудную пищу сотни тысяч людей, вынужденных перемещаться не по своей воле по дорогам войны, но и медицинскую помощь, и санитарную обработку. В разоренной стране трудно было бы рассчитывать на большее, чем предоставляемая эвакопунктами крайне скудная поддержка, но в связи с масштабами бедствия и на нее требовались огромные средства. На станциях, где действовали эвакопункты, можно было навести справки о пропавших родственниках или оставить запрос для организации поиска. Стены железнодорожных вокзалов были сплошь покрыты надписями или оклеены записками типа «Маша, мы живы, едем в Наманган, Николай убит под Харьковом. Нина и Коля Матвеевы». На крупных станциях действовали бани-санпропускники, где можно было, получив маленький кусочек мыла, помыться и подвергнуть пропариванию свою одежду.
Позднее, где-то после Ташкента, мы даже получили «рейсовые» карточки, по которым в дальнейшем регулярно получали по 600 грамм хлеба ежедневно.
По территории Туркмении поезд шел по живописной долине вдоль границы с Ираном, за которой высоко вздымались заснеженные вершины гор. Зелень настолько плотно обступала путь, что часто смыкалась над головой и поезд шел как бы в зеленом тоннеле. Дальше начались песчаные пустыни, среди которых поезд следовал почти до Ташкента. Стало заметно холоднее и ночевки на крышах пришлось прекратить.
В составе нашего эшелона был один пассажирский вагон, в котором ехала с семьями охрана нескольких вагонов-ледников, также следовавших вместе с нами. В те годы не существовало вагонов-рефрижераторов. Их заменяли вагоны-ледники. Это были товарные вагоны, в концах которых размещались решетчатые камеры, заполненные льдом и сверху утепленные соломой и опилками. Над камерами в крыше вагона были люки, запертые на висячие амбарные замки и опечатанные сургучными печатями с оловянными пломбами. В этих вагонах-ледниках везли копченые колбасы и яблоки. На тормозных площадках этих вагонов днем и ночью дежурили постовые, вооруженные винтовками.
Нашлись среди нас смельчаки, ночью по крышам пробиравшиеся к люкам ледников, проникая внутрь люка, они через решетчатые стенки камер доставали колбасу и яблоки. Однажды, одному из них часовой прострелил руку, заметив подозрительное копошение у люка. Дальше все осталось без последствий, рану перевязали, не обращаясь в медпункт, чтобы не выдать виновника. К концу пути рана зажила благополучно. Я, мой товарищи Ким и Вадим не рисковали предпринимать подобные действия, хотя не проходили мимо того, что «плохо лежит». Однажды, на какой-то станции, забитой составами, перебираясь между ними, ныряя под вагоны, Вадим увидел в полураскрытой раздвижной двери теплушки горку круглых буханок. Протянув руку, он схватил две буханки и мы быстро ретировались. В этот день мы пировали: свежий хлеб в неограниченном количестве, запиваемый кипятком, казалось, не могло быть большего удовольствия. Кипяток не был дефицитным продуктом. На каждой станции, большой или малой, в конце платформы размещалась кубовая, наружу над металлическим корытом высовывались краны с кипятком и холодной водой. Даже была в ходу такая поговорка: «на каждой станции, на каждой станции полустанции есть начальник станции, горячий кипяток». В довоенные годы в пассажирских вагонах старой конструкции не было кипятильников, проводники бегали на станциях с огромными ведерными медными чайниками за кипятком, чтобы обеспечить пассажиров чаем.
В пассажирском вагоне один из тамбуров, запертый изнутри, мы «оккупировали» и до самого конца пути спали в нем прямо на полу.
В Ташкенте поезд стоял несколько дней. Здесь я встретил одного из учеников младших классов Ростовской спецшколы. От него я узнал о судьбе старшеклассников. С Олегом Шимановичем он знаком не был и, естественно, ничего о нем не знал.
На станции стояли пустые пассажирские вагоны. Улеглись спать в один из них, соблазнившись комфортом, а утром обнаружили, что наш эшелон исчез. На попутных поездах пустились вдогонку, на промежуточных станциях наводя справки о том, проследовал ли наш эшелон, и на большой станции Арысь догнали его. Мне еще раз пришлось отстать от поезда, и догонял его уже в одиночку, сидя на площадке под цистерной наливного состава. Испытывал жуткий голод, какой-то из проводников поделился со мной куском дыни.
Длительное время, когда поезд шел вокруг Арала, местность была безнадежно пустынной. Затем, уже после Казахстана, стали попадаться русские города с деревянными домами и привычными российскими базарами. Здесь стало легче: снова стали «подканывать», почти всегда встречая участие. Становилось все холоднее и холоднее. Октябрь в здешних местах - в Приуралье, это осень. Мы мерзли в своих износившихся лохмотьях. Проехали Куйбышев, приближался конец пути. Запомнилась станция Канаш недалеко от Казани. Здесь нам выдали по рейсовым карточкам белый хлеб, вкус которого мы стали уже забывать, накормили вкусным обедом в столовой эвакопункта. До сих пор помню меню: перловый суп, заправленный жареным на сале луком и макароны, политые все тем же хлопковым маслом.
После долгой стоянки - последний перегон, к вечеру прибыли в Казань, пункт нашего назначения.
