Моё военное детство - 10

1 сентября  1942  года  я  пошла  в  школу.  Нашу  учительницу   звали  Мария  Ивановна.  Это  была  пожилая  женщина,  спокойная  и  добрая.  Закон  божий  в  нашем  классе  преподавал  отец  Михаил,  с  которым  были  знакомы  мои  родители.  Я  сидела за  одной  партой  с  Инной.  Училась  я  хорошо,  была  обязательной  и  ответственной.
          К  этому  времени  дом,  в  котором  мы  жили,  понадобился  немецкой  части,  и нам  срочно  пришлось  его  освободить.  Моей  матери  было  приказано  убирать  все помещение.  Мы  перебрались  в  другой  дом,  где  нам  была  отведена  каморка  5-6 кв.м. Там  умещалась  одна  кровать,  стояла  бочка,  на  которой  лежали  несколько  сбитых  досок – это  был  наш  стол,  и  одно  небольшое  окошко.  В  этом  доме  жили  еще  две  семьи. Одна  семья - муж,  жена  и  трое  детей,  вторая  семья  полицейского:  он,  жена и  двое  мальчиков  младше  меня.
           Инна,  ее  отец,  сестрички  и  няня  переехали  в  какой-то  другой  дом.  С  Инной мы  каждый  день  встречались  в  школе.  Потом  как-то  я  пришла  в  школу,  а  Инны  не  было  на  уроках  и  день,  и  два  и  больше.  Я  сказала  маме,  что  Инны  вот  уже  несколько  дней  как  нет  в  школе.  Мама  ответила,  что  возможно  она  заболела.  Так  прошло  более  месяца,  и  опять  я  спросила  у  матери,  почему  Инна  не  ходит  в  школу.  И тогда  мама  мне  сказала:  «Зоя,  я  не  хотела  тебе  этого  говорить,  но  думаю, что  тебе  это  надо  знать:  Инну  и  ее  сестричек  расстреляли  немцы.  Отец  их  остался  здесь,  в Белыничах,  а  няня  ушла  в  деревню».  Я  так  плакала,  что  мать  никак  не  могла  меня  успокоить.  Я  долгое  время  плакала  каждый  день,  когда  вспоминала  Инну.  Когда  мать  спрашивала  меня:  «Чего  ты  плачешь?» - я  отвечала: «Мне  жалко  Инну».
           Отец  мой  в  это  время  работал  главным  бухгалтером  в  местном  банке.  Банк состоял  из  директора,  главного  бухгалтера  и  счетовода.  Мать  убирала  помещения, где  стояла  немецкая  часть,  и  где  мы  раньше  жили.  Я  с  матерью  целый  день  находилась  в  прихожей  этого  дома,  где  мать  стирала  белье  немецким  солдатам,  за  что они  давали  ей  кто  кусок  хлеба,  кто  мыло,  а  кто  и  ничего.  Часть  была  довольно большая,  и  среди  немецких  солдат  в  ней  было  несколько  человек  не  немцев.  Я  помню  одного  поляка,  несколько  венгров  или румын  и  одного  русского – власовца.
А  еще  мне  запомнились  два  немца.  Одного  я  очень  боялась  и  не  любила.  Один  раз,  расплачиваясь  за  постиранное  белье,  он  оставил  в  шкафчике,  висевшем  на  стенке,  пудинг – манная  каша  с  подливкой  из  варенья.  Матери  в  тот  раз  здесь  не было.  Когда  он  ушел,  я  открыла  шкафчик  и  стала  есть  этот  пудинг.  Он  вернулся, увидел,  что  я  делаю,  и  стал  на  меня  кричать:  «Ду  нихт  арбайт  унд  нихт  эссен», что  по-русски  значило:  ты  не  работаешь  и  не  должна  это  есть.  Тут  подошла  моя  мать  и  стала  наполовину  по-русски,  наполовину  по-немецки  ему  объяснять,  что  это мол  мой  ребенок  и  пусть  ест,  на  что  он  повторял:  «нихт  арбайт,  нихт  эссен».  
          А  был  другой  немец,  который  ко  мне  относился  по-доброму.  Обычно,  кто-то из  дежуривших  по  части  солдат,  к  обеду  и  ужину  приносил  из  немецкой  кухни  в ведрах  и  котелках  еду.  Когда  дежурил  этот  немец,  он  останавливался  в  прихожей, оглядывался,  показывал  на  ложку  и  блюдце,  из  котелка  зачерпывал  ложку  джема,  клал  на  блюдце  и  показывал,  чтобы  я  это  спрятала  в  шкафчик.  А  моей  матери  он  говорил:  «Сталин  и  Гитлер – капут,  и  на  земле  будет  гут,  гут (хорошо,  хорошо)».
          Еще  помню  русского – власовца.  Он  часто  разговаривал  с  моей  матерью.  Мне тогда  было  уже  9  лет  и  я  хорошо  помню  эти  разговоры.  «Наши  скоро  придут – говорил  он – но  мне  уже  не  жить  в  России.  Меня  расстреляют».  Мать  задавала  наивные  вопросы:  «А  почему  вы  так  думаете?»  - Я  расстреливал  жидов,  коммунистов, партизан.  Мне  этого  не  простят».  
           Что  творится  в мире  и  на  фронте  мы  не  знали.  Немцы  говорили  только  о  своих  победах,  о  поражениях  и  отступлении  на  фронте  они  молчали.  Отступление на  всех  фронтах  они  объясняли,  как  выравнивание  фронта.  О  том,  что  у  них  не  все  хорошо,  мы  могли  только  догадываться.  Так,  после  поражения  под  Сталинградом  был  объявлен  траурный  день,  но  они  о  нем  особо  не  распространялись.