Глушь - 3

   В нашем Борисоглебском уезде Тамбовской губернии не было больших поместий; Павловка одна только была настоящим большим имением. Когда-то Павел I подарил графу Кушелеву-Безбородко чуть не три четверти уезда; все это распалось, разошлось по разным рукам, и только Павлодарская волость и Кушелевские степи свидетельствуют еще о когдатошней милости сумасбродного монарха. Из всех кусков и кусочков кушелевского наследия Павловка единственно большой -- двенадцать тысяч десятин... Вокруг нас были все более или менее мелкопоместные. Я был знаком со всеми. Уездная жизнь сближает, хотя это есть странного рода сближение: сближение житейское, редко душевное, почти никогда духовное. Я чувствовал себя -- в чужой среде чужой. Это, конечно, сперва приписывалось моему "аристократизму", впоследствии, сколько замечал и слышал, ставилось на счет характера и личных особенностей. Но только никогда не мог я слиться. Ведь дни приходилось вместе проводить на каких-нибудь земских собраниях или заседаниях съезда мировых судей; да и без того -- когда в гости приезжают или к ним едешь в гости. Сами знаете, что такое в деревне гости, "их неожиданный приезд и продолжительный присест". Дни проводишь вместе и обсуждаешь заботы, и радости, и надежды, все разных миров люди.

   Деревенские разговоры можно, собственно, разделить на три категории: хозяйство, политика, дела семейные. Хозяйство есть то общее, одинаковое, что больше всего сближает, сглаживает разницы. Солнце, как давно замечено, равно греет и добрых и злых. Хозяйство зависит от погоды, и вот: дождь, роса, засуха, гроза, мгла или, как она у нас называется, помоха -- вот то общее, на чем сближаются интересы. Дальше уже присоединяются те привходящие, что вносит не природа, а человек: пахота, бороновка, полка и т.д.

   Любопытная черта этих разговоров -- их известная периодичность в зависимости от времени года. На апрельской сессии мирового съезда разговор о посеве, на майской -- о всходах, на июньской -- о колосе, на июльской -- об уборке, на августовской -- об умолоте и т.д.; и так каждый год, из года в год. Возвращаются одинаковые темы, как возвращаются по сезону из года в год одинаковые пиджаки: у Федора Михайловича чесучовый желтый, у Ивана Павловича ластиковый черный. Иногда среди повторных, уже давно бесспорных обычаев полевого хозяйства вдруг выплывет в разговор неожиданный интерес садового характера: Александр Васильевич Богушевский, большой чудак, но человек "прогрессивного" образа мысли, объявляет, что нашел способ увеличить плодоносность яблони, -- надо обрезать ветви.

   -- Послушайте, послушайте, -- говорит Иван Павлович Оленин, скептик и человек обычая, -- послушайте, Александр Васильевич, на чем же будут ваши яблоки держаться, когда у яблони веток не будет?

   Александр Васильевич часто претерпевал осечки, когда выступал со своими проектами. Один борисоглебский купец как-то сказал: "Ну да ведь Александр Васильевич наш мечтант"...

   Такими шутками иной раз скрашивалось томительное сидение в мировом съезде. Огромная угловая комната земского дома всеми десятью окнами на солнце. Нестерпимая жара. Однообразное чтение судебного дела; сонный батюшка приводит к присяге свидетелей, судьи дремлют, только уездный адвокат кипятится и сыплет цветы красноречия... Мухи досаждают. Из отхожего места нестерпимое зловоние. Председательствующий Федор Михайлович Сальков на низких убеждающих нотах окликает пристава: "Виктор Петрович!" -- делает ему знаки. Долговязый Виктор Петрович выходит, но возвращается разводя руками: дверь не запирается. Зловоние продолжается...