Мы проснулись оттого, что в нашу дверь стучали. Я вскочила с постели и, спросонья натыкаясь на мебель, подбежала к двери, за которой слышался голос Грязновой. Я открыла дверь.
– Голубушка, матушка, это я… что ж не слышите-то? Звонок-то к вам звонит и звонит, я отперла… опять этот к вам, ну, рыжий-то, в дохе! Вот напасть-то, Господи помилуй, али что забыл?
– Да что он, с ума правда сошел, что ли? среди ночи!
– Да какая ночь, уж шесть пробило, я к ранней обедне собралась, сейчас рассветет.
– Мама! – воскликнула я. – Как хотите, но он сумасшедший! Что ему надо?
– Я совсем не сумасшедший! – к моему великому смущению, послышался у двери голос Васильева.
– Помилуйте, – уже сев на своей постели, в полном недоумении говорила мама, глядя на дверь укоризненно, – какие же сапожники в шесть часов утра?..
– Сапожник будет много позднее, – убеждал ее веселый и нахальный голос за дверью, – а сейчас, прошу вас, отпустите вашу дочь, пусть она не откажется поехать со мной. Я покажу ей нечто, никогда ею невиданное и необыкновенное. Пожалуйста, поторопите ее, я жду!
– Только не у наших дверей, – сказала я, – идите в переднюю. – И, не будучи уверена в том, что он понял всю недостойность своего подслушивания и, подчинившись мне, ушел, я стала говорить с мамой вполголоса и по-французски.
Конечно, в душе я была очень заинтересована тем, какое он мог мне обещать зрелище в шесть часов утра. Из-за любопытства я готова была немедленно за ним последовать, но, вспоминая его вчерашнее бесцеремонное вторжение в двенадцатом часу ночи, его нахальный тон и теперь явление на рассвете, я возмутилась и искренне посоветовала маме выгнать его вон.
– Что ты! Что ты! – замахала на меня руками мама. – Я столько слышала о его сумасшедшем характере… и за что, собственно, его обижать? Простота – это еще не грех. К тому же ты девчонка и должна гордиться вниманием такого необыкновенного человека. Пожалуйста, поезжай, а после все нам расскажешь!
