20.03.76.
И ещё одна мысль: можно писать даже так, что нельзя будет трактовать! Нельзя. Потому что как сказать, уже есть во фразе. Даже глаза во фразе видно того, кто произносит, и волосы, грязные, серые и в пуху, и слюна изо рта брызжет, когда рассказывает. И в то же время – это не пьеса, не видеозапись, а про-за, п-р-о-з-а!. Вот так, дорогие граждане.
-----*------
Часы. По сторонам циферблата – две узкие длинные «ставни». На каждой по кисти винограда…
Наверное, классе в шестом – вечером, тогда меня ещё привезли в Белополье, часов в 10. Июнь. Темно. Тогда в доме появилась новая мебель. Почти вся. Старой не помню. Привезли и оставили. Дом казался чужой. С новой мебелью. И били часы. А на утро было очень тепло на крыльце после завтрака в холодной кухне, где солнце появляется лишь после четырёх дня – тогда оно золотое. А по утрам белое и горячее. И было судорожно жаль, что три летних месяца так коротки. Тогда, в первый день приезда, вдруг показалось, что они кончатся завтра. Как теперь в полночь кажется, что жизни осталось лет сорок пять.
Раньше не было страха смерти, а был лишь страх тёмной силы, неизвестность.
Знаете, граждане, что есть счастье? Это неимение того, что имеют другие. У вас нет двухкомнатной квартиры, ковра на полу и польского белого набора кухонной мебели. А у других – есть. Они смотрят – и – растерялись. Пальцы растопырили, глаза округлили. Что же теперь делать?! Есть два телевизора, два магнитофона, три магнитофона. Граждане, уже скучно!! Ан нет! Простите. Я ещё не всё потерял. У меня нет машины, дачи, заграницы… Что? Уже есть? Что делать? Что делать? А? У меня нет петуха в лоджии, крокодила в ванне, тюленя в холодильнике. Опять есть? Райкина в знакомых, Бриджит Бардо в любовницах! Всё. Оревуар, граждане. Действительно. Потерял всё!
------*------
Неизвестность, неимение рождает талант. Никогда я не писала, не вылила бы той своей работы, если, если бы тот яркий свет сцены был моим, если бы могла туда ступить.
Отверженность. Ко всем подходят. Ко мне – нет. На танцах. В лагере. У всех романы. У меня слёзы в палате.
Люди. Если можете, не делайте так, чтобы у вас была любовь. Её не будет. И это прекрасно. Смотрите издали. Не испытывайте ничего. Эмпиризм – самая отвратительная теория. Знамя – неизвестность. Не бегите, задыхаясь, чтобы у вас б ы л о. Будет – несчастье.
А любви действительно нет. Есть – её ожидание. Оно самое прекрасное. Поэтому самое прекрасное время – до 18. И о ней воспоминание. Это уже хуже.
А сейчас мне всё время снится время школы. Но как-то по-больному, причудливо. Ощущение единственное – спросят сейчас, и именно то, чего не знаю…
Ещё. И это счастье. Не «уже».
Часы со ставнями. Хочется закрывать время ставеньками с этим виноградом. Как исправили часы – ходили на Маросейку, два раза стояли в очереди, на обратном пути зашли в шашлычную и съели шашлык. А потом часы стали звонить. Перед тем как зазвонить, там внутри что-то скрипуче перескакивает с одного зубца на другой. Именно этот звук – самый неприятный. Потом они бьют. Когда пишу и не получается – бьют часто. И вообще бьют часто. Страшно и грустно, когда они бьют. И совсем не уютно. Под часами висит календарь. Он отсчитывает дни.
Я на диване, покрытом ковром. Сзади – швейная машинка. Закрытая. Как тумбочка. На ней телефон. Книжки.
------*------
На полу, на новом, лакированном, досточка к досточке паркете – ковёр. На ковре стол. На столе – масло в стружках, сервелат, водка пшеничная, гарнир в виде картофельных булочек. Как в «Национале». И вообще. ФРГевский стереопроигпыватель полированный с металлом. Старый дом – пятиэтажка. Коричневые двери с планочками. Высокие. Чистые подъезды и широкие квартиры под славянские шкафы. День рождения. Две девочки, 4 мальчика. Скушно. Родители ушли. Скушно.
Как же замуж выходить? Когда в такси – ни слова. Когда мыслей нет. Есть внутреннее благородство, но нет никакого преодоления. Человек никогда не пересиливает себя. Правильно ли? Чёрт знает!
Ну а я – посередине, точно лошадь в магазине. Ну а я – посередине, словно мышь в пустой корзине.
