Я не помню, почему я стала опять «бегать» от Гумилёва. Не помню, как он меня выследил и вернул.
«Что же сон? Жестокая ты или Нежная и моя?»
Стихи Ахматовой о нем:
Все равно, что ты наглый и злой…
Все равно, что ты любишь других…
Наглый? Боже сохрани! Никогда!
Злой? В те месяцы 20-го года? Никогда! Никогда!
Как будто капля ртути покатилась по своему руслу…
Счастья в моем понимании «Sturm und Drang’a», когда все движется и переплескивается через край, быть не могло. Оно было где-то за рубежом нашей жизни, нашей родины. Лицо Гумилёва, которое я теперь видела, было (для меня) добрым, милым, походило, скорее, на лицо отца, который смотрит на свою выросшую дочку. Иногда слегка насмешливым. Скорее — к себе. Очень редко — раз или два — оно каменело. Мне нравилось его ироническое и надменное выражение «на сторону».
Мы много говорили… но, главное, о любви.
Если представить себе картину, изображающую море, — то это большое пространство, залитое синей краской, и в нем рассыпанные маленькие рисунки кораблей и лодок, — то вот так мне приходится «выскабливать» из этого моря разговоры о литературе, о других людях, о событиях дня. Так было с ним, и то же было и с другими людьми, потом. Очень стыдно, но мне этот разговор никогда не надоедал.
Моя любовь к тебе не лебедь белый,
У лебедей змеиные головки;
Не серна гор она — у серны,
Свободное копирование
