Меня по целым дням не было дома. Почти ежедневно вызывал к себе Врангель - сперва на "Корнилов", потом на "Александр Михайлович" и на "Лукулл". Шли совещания.
Сначала я не давал себе ясного ответа, почему меня к ним привлекают. Врангель понял мое недоумение. Раз после собрания он пригласил меня к себе в каюту:
— Струве нет, Кривошеин уезжает в Париж. Мне нужны часто советы по общеполитическим вопросам. Со стороны виднее. Продолжайте, пожалуйста, в свободное время приезжать, когда найдете нужным, лучше всего вечером, для чего я буду в указанное время присылать за вами катер...
Шли первые дни после крымской эвакуации. Врангель переживал тяжелое время; надо было втиснуть живую вооруженную силу, армию, в необычные условия заграничного "прозябания" на беженском положении и в то же время видоизменить условия так, чтобы армия сохранилась преимущественно как военная организация. Совещания проходили нервно, бурно.
Врангеля союзное командование не пускало на берег. В крайнем случае, разрешало съехать куда-то далеко и гулять в штатском платье. Врангель отмахивался от таких "льгот".
— Они хотят, чтобы я разгуливал на берегу каким-то "Рокамболем". В этой каюте я бегаю как зверь в клетке в полном сознании бессилия что-нибудь сделать.
В то время я вел переговоры о создании органа печати. Образовалась группа, к ней присоединился капиталист Р. Был ли он капиталистом - осталось тайной. Он, по-видимому, нас морочил, находя удовольствие в теоретических рассуждениях по поводу намечавшейся газеты. Может быть, он рассчитывал на деньги моих компатриотов, носивших большие русские "деловые" имена. Но когда мы подписали договор и наступил день взноса паев, то оказалось, что деньги имеются только у меня - не мои, конечно, личные деньги, а деньги командования. Р. - "бульдегом", как мы его звали, "смылся". Позже я его встретил в Болгарии, где он занимался лесными поставками.
