Дневник 1867 года - 96

Четверг, 1-го августа/20 июля

   Сегодня мы встали довольно поздно, в 1/2 11-го; делать опять нечего, и я решилась, чтобы не скучать, отправиться сегодня погулять. Было уже 12 часов, как я стала приготовляться; взяла я с собою носовой платок, чтобы его подрубить, и все, что к этому следует. Федя меня просил не ходить очень далеко; я обещала, но не сдержала своего слова. Я пошла по большой аллее, которая ведет в город Gernbach, потом поворотила на маленькую дорогу, на которой было написано: Teufel-Kanzel, Wolfsschlucht, Ebersteinburg. Я присела на первой скамейке и стала шить, и у мальчика какого-то спросила, куда ведет эта дорога. Он мне рассказал, и я пошла. На следующей скамейке опять села и шила, но шитью моему скоро был и конец: я сломала иголку, а другой не было, следовательно, нужно было отдумать шить. Тогда я пошла побыстрее, все по Широкой дороге, очень тенистой, где идти было чрезвычайно приятно. Наконец, выбралась я на грязную дорогу и вдруг вдали услышала страшные крики и ругательства. Я пошла вперед и увидела, что два быка везут на цепи большое дерево, а сзади них идут два поселянина и кричат во все горло, помогая быкам везти. Я остановила этих буянов, и они очень вежливо мне сказали, как мне пройти. Наконец, показался высокий утес, и я подумала, что это, вероятно, и есть Kanzel, а против его еще другой такой же. Я села, тут на скамейку и думала непременно спросить У первого прохожего, как вдруг из лесу выходит какой-то господин в одном жилете, сюртук же держа на руках. Было, действительно, очень жарко, и потому такой поступок совершенно простителен, но мне было как-то неловко спросить у него путь. Я решилась идти так. Затем я обошла еще большую скалу и тут узнала, что это и есть "Teufel-Kanzel Amondeas". Я пошла далее и по дороге всех спрашивала, сколько остается до Ebersteinburg'а. Все мне отвечали - полчаса, несмотря на то, что я уже прошла очень большое пространство, а бабы так даже непременно прибавляли половину. Наконец, я дошла до дороги, где было указано идти: на Gernbach, на Баден, на Wolfsschlucht, Merkuriusberg и, наконец, на Ebersteinburg. Я отправилась по последней дороге, пока не дошла до гипсового распятия, которое стоит на перепутье двух дорог, одна - в Altschloss, а другая - в Ebersteinburg. Затем я вошла в деревушку под тем же названием. Мне попадались навстречу дети, маленькие, довольно красивые, но непременно с белыми головами, белыми, почти как сено или лен. Ребятишек было очень много, а один карапуз так вез за собою изломанную в голове и ногах лошадь. Я прошла все селение; в нем, я думаю, есть домов 80 и 3 гостиницы. Церковь с часами и циферблатом, но без стрелки. Наконец, я поднялась в гору и взошла на очень высокую местность. Это и был Ebersteinburg. Но самый замок, как мне кажется, еще древнее Altschloss'a[1]. Этот замок построен на неприступной скале и обнесен еще второю стеною, довольно толстой, в которой были сделаны бойницы, вероятно, для пушек. Как вообще были сложены эти замки: между камнями решительно не было никакой замазки, так что если бы путешественники любили увозить на память камни из такого замка, то давным давно замок был бы расхищен, и теперь не было бы ни одного замка в Европе. Но здесь главная башня, - вероятно, из боязни, чтобы она не рассыпалась, - скреплена цементом, в окна же вставлены рамы, для того, чтобы предохранить рассыпающееся здание. Тут же в замке, в средневековых комнатах, устроена маленькая гостиница. Я зашла туда и спросила, нельзя ли достать молока; мне сказали, что можно и что полуштоф стоит 6 Kreuzer. Я боялась, чтобы мне не дали холодного молока, потому что мне было ужасно жарко, и я боялась простудиться; но молоко оказалось теплым, именно такое, какое я люблю. Я с большим удовольствием выпила кружку и спросила, можно ли здесь пить кофе. Она отвечала, что сегодня нельзя, но в другой раз можно, и что с каждого человека (за кофе вместе с хлебом и маслом) берут 12 Kr. Отдав ей назад кружку, я пошла было осмотреть замок, но сзади меня пошел сторож; потом, когда я взошла по лестнице, оказалось, что дверь на самом верху заперта. Это у них обыкновенно так делается. Он мне отворил, и по деревянной внутренней лестнице мы взошли на самый верх. Вид, действительно превосходный: Рейн очень ясно виден, хотя до него, как говорил сторож, три часа ходьбы. Тут же виднеется и город Rastatt, немецкая крепость. За Рейном идут Вогезы, но их за туманом не было видно. С другой стороны городишки - Siegbach, еще какой-то и Rothenfels, красная скала, потом кругом Schwarzwald, все прекрасные в какой-то синеве горы. Вообще вид превосходный. Я полюбовалась и сошла вниз и дала моему проводнику 6 Кг. Не знаю, был ли он этим доволен, но что же мне делать, у меня самой не было больше. Потом я вышла за ограду и села на скамейке под стеной, где и причесала мой шиньон. Здесь я и позавтракала булкой, которая была у меня в кармане. Отдохнув, я отправилась в путь. На дороге мне попался какой-то англичанин или француз, не знаю хорошенько. Он ехал на осле и разговаривал очень громко и шутливо с двумя мальчишками, которые шли сзади и подгоняли осла. Выбралась я и в деревеньку и стала спрашивать у одной довольно хорошенькой бабы в широкой соломенной шляпе, как ближе пройти к Старому замку. Она мне растолковала, но я решительно не поняла. Сошла я вниз, тут встретила другую женщину, которая держала в руках очень миленькую девочку. Я с нею разговорилась, и мне ее девочка очень понравилась. Звали ее Louischen, ей 3 года, но такая милая, живая девочка, просто чудо, такая приветливая; нисколько не затруднилась тем, что я чужое лицо, схватила мои пальцы, обвила своими и не выпускает. Смеется она тоже много, так что мне представилось, что если б мне предложили выбрать из всех детей лицо для Сонечки, то я именно выбрала бы это милое, доброе, хорошенькое личико, - так оно мне понравилось. Женщина эта сказала мне, что одна я, пожалуй, не найду, а что если я хочу, то она меня проводит с ребенком. Но за это надо было платить, и потому я отказалась. Вероятно, она хотела меня провести в замок какой-нибудь ближайшей дорогой, потому что по большой дороге, проезжей, я и сама отлично нашла. Дорога тут великолепная; видно было, что это была одна гора, и что ее перерезали, чтобы сделать дорогу. Деревья большие, темные. Я шла очень довольная, мне было весело, право, как ребенку бывает, так что я даже почти всю дорогу пела. Иногда попадались мне экипажи, ехавшие в замок из Alt-Schloss. На меня оглядывались, как на странность, что девушка одна идет в лесу, но мне было горя мало. Вообще моя прогулка мне очень понравилась. Я даже не торопилась дойти поскорее до Старого замка: я себе говорила, что ведь я когда-нибудь да приду. Наконец, я и пришла в замок, прошла быстро террасу, на которой сидело очень много народу, приехавшего сюда обедать. Не обратив на них внимания и не присев даже ни на минуту, я отправилась по очень крутой дорожке вниз, в надежде, что я могу где-нибудь и присесть; но, на мое горе, как ни подойду к скамейке, непременно она занята, так что мне пришлось идти От замка до бассейна, ни разу не присев, что было довольно трудно, тем более, что тут и есть самые крутые места. У фонтанчика я немного посидела; тут меня заинтриговал камень, на котором написано "Sophienruhe", со стрелой куда-то в лес; вероятно, это тоже куда-нибудь ведет; непременно надо сходить и посмотреть, что это за Sophienruhe. Я шла довольно быстро. Навстречу мне попадалось много народу, потому что день сегодня превосходный и грех им не воспользоваться. Когда я подходила к Новому замку, то пробило 4 часа, следовательно, я шла всего-навсего от Ebersteinbourg'a до Нового замка только час, потому что, когда я вышла из деревушки, было на часах 3 часа, но, может быть, часы деревенские неверны. Если так, то я сделала очень много пути в один час.

   Пришла я домой в 1/4 5-го. Федя лежал на постели и, я думаю, с нетерпением ожидал обеда; я сейчас же послала за обедом и с удовольствием поела. Устать я почти совершенно не устала, хотя прошла довольно большое расстояние. Пообедали мы очень дружно; я боялась сначала, что Федя будет сердиться на меня за такое долгое отсутствие, тем более, что он просил меня не заходить далеко; но он ничего не сказал, но, напротив, удивился, как я в такое короткое время успела столько пройти. После обеда Федя пошел на почту, а я осталась дома, но просила его не распечатывать моего письма. Он мне принес нефранкированное. Мне вдруг представилось, что мама не может дать нам просимых денег, но с первых же слов мама пишет, что посылает эти деньги с следующей почтой. Я была очень рада, что Федя не распечатал письма, потому что тут Ваня опять пишет адрес С[усло]вой, хотя я его уже и знаю. Тут, вероятно, последовали бы расспросы: почему и для чего, и так далее; вообще гораздо лучше, что он не распечатал. Милая мамочка, как я люблю ее, мою голубушку, и также Ваню, моего брата. Как бы я желала им теперь помочь. Вот бы теперь мне выиграть 200 рублей, - сейчас бы послала 100 рублей моей голубушке, пускай она заплатит Иеринеевичу[2]. Как бы она была рада, господи, и представить себе нельзя, и другим бы заплатила, просто снова бы поправилась. Господи, а вот я и не могу ей ничем помочь; как мне это больно и стыдно перед нею. Когда Федя ушел гулять, то мне сделалось так грустно от сознания, что помочь нечем, при воспоминании ее доброты ко мне, что я ужасно как плакала, ужасно долго и тяжело. Потом пришел Федя, выпили чаю; у меня голова болела от прогулки, и от слез, и я раньше легла спать. Федя был так нежен и добр со мною, и видно, что он меня любит, и я его безумно люблю, но страшно люблю и мою добрую мамочку и так была бы счастлива, если бы оба дорогие для меня существа были бы со мной вместе.