Дневник 1867 года - 90

Пятница 26/14 июля

   Проснулась я довольно рано и разбудила Федю, чтоб мы могли приготовиться к приходу этих дам, которые придут смотреть платья. Мы прождали их до 12 часов, но никто не пришел. Тогда Федя отправился к ним. Но самое хозяйку не застал дома, а застал только дочь, которая сказала, что она скажет матери, когда та придет. Вообще, видимо, что дело не слаживается. Тогда Федя отправился к Weismann'у и сказал, что он хочет у него заложить платья; тот объявил, что пусть Федя принесет к нему в 3 часа. Федя сказал, что не может их принести. Тот посоветовал поручить Dienstmann'у, но тогда Федя откровенно сказал ему, что у него нет решительно ни копейки денег, чтобы заплатить даже и Dienstmann'у. Тогда Weismann обещал сам заплатить. Я забыла сказать, что сегодня утром Федя ходил к Гончарову, чтобы спросить его адрес на тот случай, если нам не придется теперь ему отдать. Гончаров своего адреса не сказал, но сказал, что этот долг такие пустяки, что не стоит и говорить, что если не здесь, то в Петербурге можно отдать как-нибудь, что вообще не стоит говорить. Тогда Федя ему сказал, что ищет теперь денег, 40 франков. Гончаров сказал, что не может их дать, потому что сам проигрался вчера ужасно, почти до последнего, хотя у него и осталось на дорогу. Разумеется, говорил он, что так как он путешествует со своими знакомыми, то всегда может спросить у них, и они ему помогут, но, во всяком случае, он теперь дать не может. Федя мне сказал, что ему кажется, что Гончаров очень сильно проигрался, что у него, пожалуй, тоже нечем даже заплатить и за отель. Как досадно, что мы не можем вернуть. Так они расстались довольно дружелюбно. Потом в 3 часа Федя сначала один пошел к Weismann'у, но его не было дома; Федя несколько раз ходил к нему смотреть, но постоянно двери были заперты. Наконец, тот пришел и объявил, что все время был у себя, и сказал, что он будет ждать только 10 минут; Федя привел Dienstmann'а и велел ему отнести мои 2 платья - зеленое и сиреневое. Weismann поглядев на платья, сказал, что это уже старое, что на них уже прошла мода и проч., и проч., и предложил Феде всего-навсего 20 франков. Федя сначала просил 40, но тот отвечал, что даст только 25, и, наконец, Федя, как он сам говорит, чуть ли не на коленях упросил его дать 30 франков сроком на месяц, но Weismann его предупредил, сказав, что если он пропустит срок, то вещи будут проданы. Господи! Не дай бог пропасть этим вещам; они так нам дорого стоили и вдруг могут пропасть за какие-нибудь 7 1/2 рублей. Это просто ужасно.

   Когда Федя пришел, мы пообедали и решили идти сегодня пить кофе в Alt Schloss. Мне хотелось идти поскорее, но Федя как-то долго ворочался, так что я боялась, что мы опять придем, когда будет темно, и ничего не увидим. Когда мы уже уходили, Федя вдруг вздумал, чтобы непременно ключ оставить у Мари, чтобы она убрала посуду на столе. Мне этого не хотелось, потому что тогда я должна была все запереть, и к тому же она бы все унесла, даже то, что я хотела оставить себе на ужин. Меня это так рассердило, что я несколько поворчала. Наконец, мы вышли, прошли несколько шагов по улице, как вдруг Федя заметил, что на нем старый домашний сюртук; следовало воротиться, чтобы переменить его на хороший. Мне это было так смешно, что я минут с 5 хохотала. Когда он переоделся, и мы пошли, то он вдруг нахмурился и не хотел говорить ни слова. Я ему сказала, что если этак будет продолжаться, то я лучше уйду, я когда он на мои просьбы помириться отвечал молчанием, то я поворотила назад и пошла одна гулять совершенно в другую сторону. Я гуляла с час, но потом очень устала и пришла домой. У меня начал болеть живот, и я легла на постель, но лежать было ужасно скучно. Мне хотелось помириться с Федей, чтобы отправиться куда-нибудь гулять. Я подозвала его, но он, вместо того, чтобы сейчас же помириться, вдруг объявил мне, что капризами я порчу нашу жизнь. Меня это рассердило: ну возможно ли это, чтобы из таких пустяков можно было объявить, что ваша жизнь испорчена; что мы за такие нежные существа, что любовь наша может испариться так скоро, что из-за пустого слова можно бы было сказать, что вся жизнь наша испорчена? Мне не хотелось спорить С ним, и я легла на постель, заперев двери в свою комнату. Но Феде это не понравилось, и он отворил дверь, сказав, что душно. Я опять затворила, но он опять отворил и сказал, что это так и будет, что он хочет, чтоб из-за духоты дверь была отворена. Что же мне было делать? Я сказала ему, что если он не хочет мне позволить делать, что я хочу, то я уйду, потому что не хочу подчиняться. Я оделась и пошла гулять. Зашла сначала на кладбище и здесь долго сидела на какой-то могиле; потом ходила и осматривала памятники. Могилы, которые находятся у стен, украшены памятниками стоячими, высокими, прямо около стен. Подходя к часовне, я заметила возвышенное место, вроде скалы, на ней, на вершине, стоял ангел с чашей, а перед ним Христос, изображенный в наш человеческий рост. Он в терновом венке стоит пред ангелом с сложенными с мольбой руками. Тут же в разных положениях лежат 3 апостола. Но все это сделано чрезвычайно как грубо; лица даже преуморительные, так что решительно разрушает всякое благоговение. Пред этой скалой стояла какая-то женщина с девочкой лет 4-х на руках. Мать ей начинала молитву, а девочка тотчас же ее продолжала. Когда она останавливалась, вероятно, забыв слова, мать ей подговаривала, и так продолжалось довольно долго. Девочка читала молитву очень рассеянно, преспокойно рассматривая где-то на стороне цветы. Потом я подошла к часовне; в ней никого не было. Я вошла и немного посидела, рассматривая стены, украшенные различными бумажными раскрашенными картинками и венками цветов. Но вошел сторож, и я, боясь, что он сделает мне замечание, вышла из часовни. Потом я отправилась по другой дороге в ту сторону, где находится Mercuriusberg, но эта дорога меня привела только на ту большую аллею, где я несколько раз бывала, именно к тому месту, где работают памятники. По дороге за мной бежала собака; когда я останавливалась, останавливалась и она и, видимо, боялась меня. Вдруг у меня пред ногами пробежала полевая мышь. Собака бросилась к ней. Мышь тотчас же притворилась мертвой, и лежала неподвижно. Собака обнюхивала ее несколько времени и очень весело махала хвостом, но ее не трогала. Вдруг мышь начала двигаться и быстро побежала в траву, собака за нею и снова остановила ее. Я долго смотрела на эту сцену, наконец ушла; вероятно, мышь успела убежать. Вдали я заметила дорожный столб; я подошла и увидала надпись, означавшую, что это пешеходная дорога к Mercuriusberg. Я пошла, но, вероятно, не в ту сторону, потому что вышла опять-таки на большую дорогу. Потом я шла довольно долго и вышла на тропинку с большим столбом; я прочла, что это дорога в Ebersburg, Wolfsschlucht; значит, это уже в другую сторону. Я немного посидела на скамейке и пошла домой, так что пришла к 1/2 девятого. Феди дома не было; я все время ужасно боялась, не пошел бы он на рулетку. Что если б он проиграл последние деньги, их так мало, да и заложить нечего. Наконец, он пришел. Когда я легла спать, он пришел очень дружески проститься, и мы окончательно помирились. Я сержусь на себя: это я все начинаю пустые ссоры. У меня такой удивительный муж и так меня любит, а я его постоянно раздражаю.