Дневник 1867 года - 66

Среда, 3 июля (21 <июня>)

   Сегодня я встала довольно рано, села сначала за починку Фединых рукавов, докончила их, потом заштопала чулки и, уложив маленький чемодан, отправилась узнать, готовы ли мои сапоги. (Я их уже давно отдала починить. Он мне обещал еще в субботу окончить, я пришла во вторник, и оказалось, что решительно ничего не было сделано: даже он и не принимался. Я его выбранила, и он обещал приготовить к сегодня.) Он сказал, что еще нет, но что будут готовы через час. Я ему показала Федины сапоги, которые ужасно как пахнут и которые мы решили кому-нибудь продать. Но он давал мне слишком мало, именно всего только один талер. Но я, разумеется, не согласилась, потому что Феде и самому пригодятся, а за эту цену отдать не следует. Отсюда отправилась к моему антикварию. Он очень обрадовался, когда я пришла, вероятно, он уж не надеялся, что я исполню свое обещание. Я выбрала еще две тарелки и спросила, что стоит одна чашка китайского фарфора. Он мне сказал, что один талер. Но я сосчитала свои деньги и оказалось только 22 1/2 зильб., за которые он мне и уступил чашку. Я с ним долго разговаривала насчет того, что если я вздумаю что-нибудь купить, прислав ему деньги из России. Он мне сказал, что возьмется запаковать и отправить в Россию. Вотегоадрес: August Rudiger, Kunst-Antiquitaten Handlung, Dresden, Waisenhaus Strasse, N 18.

   Я у него смотрела 1 Fruchtschalle, то есть чашку для фруктов с прекрасно нарисованными фруктами. Она стоит 8 талеров, другая побольше стоит 10 талеров. <<Потом>> чашечки китайского фарфора стоят по талеру. Потом еще 3 тарелочки с нарисованными амурами, нарисованными розовыми красками, с синим ободком, Konigsblau. Все 3 стоят 5 талеров. Письменные принадлежности стоят: один 7, другие 9 талеров. Тут было очень много прекрасных вещей, напр., превосходный саксонский сервиз, состоявший из подноса, кофейника, двух чашек, сахарницы и сливочника, и который он отдавал мне за 45 талеров. Если бы я была богата, то непременно бы купила этот сервиз. Он говорит, что если я куплю у него 4 тарелки, то нужно <<будет прислать>> 11 талеров, тогда он мне пришлет. От него я отправилась к сапожнику, но антикварий догнал меня и вручил ключ, который я у него забыла на столе. Я пришла домой. Федя еще не встал, но потом пришел портной примерить, и я его разбудила. <<Тогда я решилась ему сказать, что я истратила 2 талера.>> Я ему сказала, что я купила и показала вещи. Он мне объявил, чтобы я непременно шла сейчас же, где я купила и отнесла назад эти вещи и получила бы свои 2 талера, потому что он ни за что не хочет таких вещей. Разумеется, это меня рассмешило, тем более, что я очень хорошо знала, что он говорит шутя. Федя мне сказал, что эта чашка не китайского фарфора, потому что настоящая чашечка стоит в самом Китае 10 рублей, и вдруг я купила ее за один талер. А <<русские>> тарелки ему тоже не понравились, так что вообще он не одобрил мою покупку и уверял меня, что я непременно разобью дорогою <<все>> эти вещи. Но я говорила ему, что этого не будет и что вещи будут непременно целы. Я их очень старательно уложила, но сама не уверена, чтобы они могли сделать такой длинный путь и ничего не испортиться.

   Потом я начала укладываться и просила Федю, чтоб он тоже уложил свой чемодан. <<Но он сначала просил меня оставить его в покое>>, но потом начал укладываться. В его чемодане был почти сломан замок, и он послал за слесарем. Пришел какой-то мальчишка, который начал очень усердно стучать молотком, но дело у него не ладилось; так что он вместо того, чтоб исправить, только испортил и замка не приколотил. Федя, видя, что дело у него не ладится, отослал его назад, но тот, хоть ничего не сделал, но спросил за работу 20 зильб. Портной, который принес уже все платье, вызвался позвать другого <<слесаря>>, за которым и отправился, и который действительно довольно порядочно сделал свое дело. В это время я спросила Федю, не могу ли я теперь отнести книги и рассчитаться с ними. Федя дал мне 5 золотых, но по дороге все банкиры были заперты (они всегда запирают свои магазины от часу до 3-х часов). Потом я отнесла книги и просила расчесть. Оказалось, что из отданного талера в залог мне следует получить еще Pfennig. Потом зашла еще на почту, но писем нет. Я сказала почтмейстеру, что за письмами будут приходить сюда от M-me Zimmermann, но он отвечал, что гораздо будет лучше, если я дам свой адрес, тогда письма будут прямо пересылаться туда, где мы будем жить. Я написала свой адрес и таким образом уже спокойна насчет писем. Уехать из Дрездена, не простившись с Z, было бы ужасно странно, тем более, что он был постоянно так любезен и предупредителен ко мне и поэтому, несмотря на то, что было очень мало времени, я все-таки решилась поехать к нему. Я взяла на площади карету и велела ехать в Ammonstrasse N 45. Начался довольно большой дождь, так что я приехала почти вся мокрая к нему. Он был дома, был очень рад, что я приехала. Я извинилась перед ним, что тогда не поехали и сказав, что у Феди болели зубы. Потом несколько времени говорили; расспрашивал меня, не буду ли я в Париже, и тогда хотел дать мне письмо к какому-то стенографу m-r Prevost, но я отделалась от этого письма, сказав, что если поеду в Париж, то непременно пришлю к нему за письмом. Я у него просидела минут 10, потом простилась и захотела увидать его жену. Он закричал: "Mama!". Из комнаты выбежала какая-то женщина, еще довольно молодая и красивая, но с странными ушами {Вставлено: мне показалось, что это была та самая особа, которую я при первом моем посещении приняла за кухарку.}. Она стала извиняться, что не одета. Но я уверила ее, что она ведь дома. Она пожалела, что я тогда не поехала. Потом мы простились. Тут в передней было несколько человек детей его, черноглазых и белокурых. Потом я села в прежнюю карету, которую просила ждать, и поехала домой. Но он меня провез дальше моего дома. Когда я пришла, белье было уже принесено, и Федя уложил свой чемодан, и начал меня бранить за мое долгое отсутствие, и говорил мне, что, вероятно, я куда-нибудь заходила, что пропадала так много времени. Я, <<разумеется>>, не сказала ему, где была, чтобы он меня только не бранил {Вставлено: и сам не раздражался. Как часто мне приходится скрывать мои поступки и даже лгать для того лишь, чтоб Федя не сердился и лишний раз не раздражался; мне это всегда тяжело, но что будешь делать, - я так боюсь его раздражений и припадка.}. Потом мы быстро уложились, распростились с M<-me> Z, которой обещали вновь приехать осенью. Отдали ей 6 талеров и двадцать два гроша, следующие ей за спирт и разные разности. Потом Федя отдал Иде 2 талера, которые, я вполне уверена, она завтра же отнесет в Sparcasse {сберегательную кассу (нем.).}, где у нее находится 25 талеров. M<-me> Frosche даже прослезилась, прощаясь со мною, пожелала мне всего хорошего и вышла проводить нас до самого подъезда. Нам привели карету, и мы отправились. Федя хотел, кроме 2-х талеров, отдать Иде и сапоги, но я воспротивилась этому, тем более, что мы и так оставили мои калоши. Прощай, Дрезден, может быть, никогда больше тебя не увидим {Вставлено: А как здесь хорошо и счастливо жилось; мелкие ссоры наши я ни во что не считаю, так как знаю, что он меня любит, и что это вспышки его раздражительного характера; сознаю, что и я его страшно люблю.}[1].

   Приехали на станцию: сходя, мы спросили у кучера, сколько ему следует. Отвечал: 13 Grosche'й; мне это показалось много. Я спросила у полицейского, сколько ему следует. Он рассчитал и сказал, что следует только 9 Grosche'й. Немец и тут воспользовался и <<непременно>> хоть грош да украл {Вставлено: а еще немцы славятся своею честностью.}. К нам вышел какой-то носильщик, который взял от нас даже наши мелкие вещи и свесил наши чемоданы. Оказалось сто шестьдесят фунтов. Но сто фунтов мы имеем право везти, так что заплатили только за 60 - три талера с чем-то. Билеты взяли прямого сообщения до Бадена, по 16 талеров 25 Grosch'ей, с правом останавливаться где угодно на дороге в продолжение целых пяти дней. Было еще довольно рано, мы отправились в буфет, чтобы несколько пообедать, потому что я с самого утра ничего не ела. Очень вкусно после голодухи. Потом, когда послышался звонок, мы вышли, но вещей наших не было: Федя пошел осведомляться и узнал, что наш [добряк] хотел их преспокойно положить в багаж и уже налепил на них билеты. Федя насилу мог их освободить. Сели мы в курительный вагон, и я положила на свое место у окна свое пальто, а Федя напротив меня, но положил свои вещи только наверху, на сетку. Потом мы вышли. В это время в наш вагон вошел какой-то немец Fritz со своей старушкою сестрой. Тот преспокойно занял Федино место. Я им это заметила, но они сказали, что так как место не было занято, то они и сели. Мы долго толковали, но так как этих немцев нельзя было ничем убедить, то я их и оставила. Пришел Федя, я ему сказала, но он объявил, что своего места он не уступит, и сел у окна. Дама заметила ему, что это ее место. Они поспорили. Пришел и немец и сказал, что это ничего не значит, что наверху было занято, нужно, чтобы занято было самое место. Потом объявил, что это не "recht" {Правильно (нем.).} и пошел за кондуктором. Сестра его ужасно как просила очень плаксивым тоном, чтобы он не начинал ссоры, но он был удивительно как разгневан, весь покраснел и объявил, что recht должно быть recht. Пришел кондуктор; он, очевидно, не хотел вмешиваться в эту историю, посмотрел, посмотрел и ушел. Но немец был сильно недоволен и хотел даже идти на станцию к инспектору дороги, но сестра его чуть-чуть не заплакала, прося его не делать этого, точно это была бы дуэль. Немец ужасно как разобиделся и несколько раз повторял: "Das ist doch impertinent, das ist nicht hvibsch". Федя же ему отвечал: "Der Herr ist sehr hitzig" {Это дерзко, это некрасиво... Господин очень горяч (нем.).} - Федя обыкновенно никак не может найти немецких слов, если следует [что-нибудь] поговорить, но если он захочет выбранить, то откуда и слова берутся, так и льются, точно он отлично говорит по-немецки. Я вполне уверена, что слово hitzig в обыкновенное время ни за что не пришло бы ему на ум, а тут он его вспомнил. Дело, однако, окончилось тем, что Федя по-прежнему занял свое место, а немец сел около меня и стал ужасно как толкаться, так что я была очень рада, когда Федя мне предложил поменяться местами, тем более, что мне дуло прямо в лицо. Федя сам потом нашел, что это самый беспокойный сосед в мире. Когда отъехали несколько сажен, немец снял свою шляпу и надел какой-то коричневый колпак, вышитый шнурочком, и так сидел всю дорогу. Он был очень внимателен к сестре, потому что налил ей на платок каких-то духов и потом кормил пирожками.

   Дорогою ничего хорошего мы не видели, места довольно плоские. Всю дорогу я твердила Феде о моей любви, рассказала ему о нашей встрече и проч. Приехали в Leipzig в 10 часов вечера. Следовало ждать на станции с час до отъезда далее. Нам пришлось перейти на другую станцию, так что мы прошли шагов с тысячу по городу. L довольно большой город, обыкновенный, как все немецкие города, с большими, широкими улицами. Единственное впечатление, которое во мне осталось от этого города, было то, что я несколько раз запнулась и чуть-чуть не упала на землю. Наши вещи нес какой-то молодой человек, очень приличный, который говорил и по-французски и по-немецки. Федя даже подумал, что это, может быть, какой-нибудь немецкий студент, который по вечерам, когда не видно, этим зарабатывает себе хлеб. Наконец, пришли на станцию, положили наши вещи в [дамскую] комнату, а сами спросили чаю, содовой воды и пива. Чай мы выпили скоро, но потом сделалось до того жарко в зале, что мы принуждены были выйти в коридор и там ходить.