Папа был в школе Конопацких годовым врачом. От него я узнал, что все Конопацкие уже переехали на дачу, в Туле только Мария Матвеевна и Люба. Люба кончила курс с золотою медалью. Через папу она передала мне, что ждет исполнения моего обещания.
Я пришел к ним. Все в те блаженные дни было необычно-радостно, торжественно и по-особому значительно. Блеск июньского дня; эта девушка с длинною косою и синими глазами; огромные, теперь пустынные, комнаты школы с мебелью и люстрами в чехлах; и я - в штатском костюме, с папиросой, и не гимназист, а почти уже, можно сказать, студент.
Софье Аполлонов не понадобился ее Гейне, она взяла его у меня. Люба говорила, что у нее есть "Buch der Lieder" на немецком языке. Я попросил у нее книжку на лето, -очень мне нравился Гейне, и хотелось из него переводить. Люба немножко почему-то растерялась, сконфузилась принесла мне книжку. Одно стихотворение ("Mir traumt', iсh bin der liebe Gott") ("Мне снится, что я бог"(нем.)) было тщательно замазано чернилами, -очевидно, материнскою рукою. А на заглавном листе рукою Любы было написано:
Все нехорошо, - с сухою глупостью и немецкой сентиментальностью, без чувства, поэзии и рифмы.
Я в душе ахнул, и в первый раз мне захотелось приглядеться к Любе попристальней. Но так задушевно звучал ее голос, и с такою ласкою смотрели на меня синие глаза, что очень скоро погасло неприятное ощущение.
И вдруг Мария Матвеевна, прощаясь, спросила:
- Ну, что же, Витя, приедете вы к нам на дачу? Я вспыхнул от радости и смущения.
- Если позволите... Я с удовольствием...
Все расспросил, - как приехать, какая дорога, - условились в конце июня. Люба, пожимая мне руку, сказала:
- Смотрите же, Витя, приезжайте! - и, понизив голос прибавила: - Я и подумать не могу, чтоб мы с вами не увиделись до вашего отъезда в Петербург.
Я шел домой в сумерках. В садах пели соловьи. И соловьи пели в душе.
Свободное копирование
