Первый семестр окончен. Экзамен по ОМЛ (основам марксизма ленинизма).
Захожу в аудиторию.
- Фамилия?
- Нотик.
И протягиваю зачетку. Преподаватель выхватывает её у меня из рук, швыряет на стол и кричит:
- Хам! Вон!
Я потрясённый выхожу из аудитории. Со мной ещё никто так не разговаривал. На глазах наворачиваются слезы. Подбегают ребята из нашей группы.
- Что случилось?
А я сам не знаю, что произошло. Пытаюсь объяснить. Володя Шепелев предлагает пойти на кафедру. А я не могу прийти в себя от потрясения. За что???
Наконец мы заходим на кафедру ОМЛ. Володя пытается, что-то объяснить, но зав. кафедрой предлагает зайти завтра.
На следующий день я захожу на кафедру и мне, без слов протягивают мою зачетку. Выхожу, раскрываю и вижу, что стоит оценка удовлетворительно и подпись зав.кафедрой.
Ещё запомнился мне экзамен по ТММ (теории механизмов и машин) или как у нас называли этот предмет тэ-мэ-муть. Лекции по этому предмету вел доцент, к.т.н. Конвисаров. Читал свободно и увлеченно. Предмет он знал хорошо. А мы знали, что при нем нельзя упоминать имени профессора (впоследствии академика) И.И. Артоболевского. Они разошлись с ним в теории трения, и упоминание могло стоить плохой оценки. В аудиториях было по две широких доски, подвешенных через блоки так, что когда поднимаешь одну исписанную доску, вторая опускается и на ней можно продолжать писать. Конвисаров много чертил на доске схем и писал формул. Он с силой толкал вверх исписанную доску, она ударялась о верхний упор, а мел сыпался ему на голову. Он ходил весь перепачканный мелом и мог вытереться тряпкой, которой стирал с доски.
И вот экзамен. За столом сидит Конвисаров, а по аудитории ходит преподаватель кафедры по фамилии Волк. Ходили слухи, что однажды Волк принимал экзамен у студента по фамилии Волкодав и со словами «посмотрим!», завалил его.
Я взял билет, и нарисовал на листке необходимые схемы и формулы, а Волк в это время в другом конце аудитории издевался над Манкевичем: «Что вы тут написали? Вы какой предмет сдаете? Вы ходили на лекции?». Я не выдержал и решил вызвать Волка на себя, громко сказав, что я готов отвечать. Волк подошел к моему столу, схватил мой листок и закричал: «Что вы тут написали? Проверьте и перепишите заново!» и снова пошел к Манкевичу. «Где ваша зачетка?» Взял её со стола Конвисарова, раскрыл и изменился в лице. И голос у него изменился. Мать Манкевича была доцентом кафедры ОМЛ. Он подошел к его столу, и мельком глянув на листок, сказал, что это другое дело, поставил в зачетке пять, вернулся ко мне и снова начал кричать. Конвисаров оторвался от своих дел и спросил, что там у вас. Я со своим листком направился к нему, а следом Волк, выкрикивая, что раньше я показывал ему другой листок. Конвисаров предложил мне подойти к нему завтра в аудиторию 324. На следующий день я зашел к нему. Он принимал «хвосты» у нескольких студенток, взял у меня зачетку, подсунул мне листок с вопросом, а в зачетке поставил «хорошо» и расписался. Я взял зачетку и направился к выходу.
Конвисаров: - «А вопрос?». Потом махнул рукой и сказал: - «Идите».
Лекции по физике нам читал мастер спорта, велосипедист к.т.н. В.В. Купровский. Его сын, наш ровесник, учился на энергетическом факультете.
Ко всем экзаменам я готовился с Володей Шепелевым. Он 1925 года рождения в 1942 году после окончания школы ушел на фронт и воевал водителем на «Катюше». Демобилизовался только в 1950 году и конечно забыл все. что проходили в школе. Он просил помогать ему при подготовке в экзаменам. Он жил у дяди и тёти. Его родители были репрессированы и погибли. Жили они в старом деревянном двухэтажном доме. И я, во время сессии, спал у них на кушетке за шкафом, съедаемый клопами. Володя увлекался авиационным спортом и с трех-четырех утра собирал курсантов, отвозил их на ДОСААФовский аэродром, летал сам, а домой возвращался к 9 утра. На лекциях и подготовке к экзаменам он постоянно засыпал. Я должен был следить и, когда его ручка начинала чертить в конспекте прямую линию, подталкивать его локтем. При подготовке к экзаменам это повторялось. Пока он спал, я успевал просмотреть несколько страниц, но он просыпался и требовал возвращаться к прерванным сном страницам. И так продолжалось бесконечно. В голове от такой работы у меня начиналась чехарда.
И вот мы заходим в аудиторию, для сдачи экзамена по физике. Берем билеты, садимся за стол рядом, и он начинает шептать мне свои вопросы. Купровский делает нам замечание, а затем и просит меня выйти. Володя сдал экзамен, а я остался с пустой зачеткой. На следующий день я узнал, где принимает экзамены Купровский, и пошел к нему. Экзамен принимал сам Купровский и его жена, тоже преподаватель физики. Я взял билет и сказал, что готов сразу отвечать. Она предложила сесть около неё, и когда я ответил на все вопросы, пошла к столу за зачеткой. В.В. спросил у нее, сколько она мне поставила и, когда она сказала, что 5, предложил поставить 4, не объясняя причину такого решения..
Лекции по истории черной металлургии читал Иван Михеич Серов – дедушка Серов. Читал он самозабвенно. Это была поэзия о черной металлургии. Он как глухарь прикрывал глаза и говорил. Сейчас я понимаю, что он входил в такое состояние, переживая те события, о которых он говорил. Рассказывали, что три года назад, во время лекции Юра Евтифеев сказал:
- Иван Михеич, что Вы все время про иностранцев и про иностранцев. Вот опять Грумгжимайло.
Дедушка чуть не упал с кафедры.
- Милые Вы мои! Русской он, русской!!!
Он никогда не ставил плохих оценок. И вот рассказывали, что на спор один студент пришел к нему во время экзамена и сказал, что он ничего не знает. И.М. спросил, был ли он у него хоть на одной лекции.
- Ну, на одной, может и был.
И.М. с радостью и облегчением – «Значит, на тройку знаете!»
Приемный экзамен в институт по иностранному языку у меня принимала Марчелла Христофоровна Некрасова. После первых же моих фраз на английском языке она сказала, что я учился у Харенко. Мы ведь говорим не на английском, а на языке, а точнее, диалекте своего преподавателя, а Анна Васильевна научила нас бегло читать незнакомый английский текст. В нашей группе только двое, я и Аркадий Винокурский учили в школе английский, поэтому занятия начинались с изучения латинского алфавита и азов. Однажды Марчелла Христофоровна предложила нам с Аркашей, "чтобы она не мешала нам заниматься своими делами, а мы ей проводить занятия, не ходить на её занятия английского языка, а сдать положенные тысячи знаков". Это погубило мой английский, т.к. я забросил регулярные занятия, а язык, теперь я это понимаю, как и любой другой предмет, требует постоянной тренировки. Вот и с английским получилось так, что я стал его забывать. Сначала, перед тем как сдавать тексты ("знаки") я добросовестно читал их и переводил. Но однажды Аркадий предложил мне, и мы пошли сдавать знаки по адаптированной книжонке, которую, с его слов, он прочел два раза и боится забыть, а я ее видел впервые. Мы садились с двух сторон преподавателя, а он листал книжку и выборочно по очереди предлагал нам читать и переводить отдельные абзацы. Мне пришлось уговаривать преподавателя Бориса Викторовича Штернгерца, чтобы он Аркадию тоже поставил зачет, т.к. он стал его стыдить за то, что он плохо подготовился и приводил меня в пример как я бегло и с выражением читаю. После этого случая я стал сдавать тексты с листа, т.е. не читая их предварительно. Особенно мне нравилось читать тексты по прокатным станам из американского журнала "Iron and Steel Engineer". Тем более что Борис Викторович задавал вопросы не по английскому языку, а по терминологии в прокатных станах.
Лекции по металловедению нам читал Штейнберг. В коридоре химфака стоял бронзовый бюст его отца. Во время лекций у него на столе рядом с кафедрой всегда лежало несколько шлифов, и он часто вызывал к столу или к доске студентов, что обычно не делали другие лекторы. Однажды, когда он спустился с кафедры и выбирал, кого бы пригласить к доске, в аудитории все загудели. Он развел руки: «Наука требует жертв». А из задних рядов раздался писклявый голос: «А жертвы не требуют науки!».
Экзамен он принимал своеобразно. Вокруг стола, на котором были разложены шлифы, и за которым он сидел, собиралась группа студентов, в руках у которых были и конспекты и учебники. Он брал шлиф и просил описать его. Определить, хотя бы ориентировочно марку стали и её состояние: Закаленная, отпущенная или отожженная. Тот, кто успешно и полно отвечал, получал тут же оценку и отходил от стола. Толпа редела, а оценки понижались.
Я убежден, что на всех экзаменах нужно разрешать пользоваться справочной и любой другой литературой, а также шпаргалками.
Ведь в жизни мы должны уметь пользоваться всем этим, в том числе и своими конспектами и записными книжками (читай шпаргалками или как теперь говорят шпорами). Необходимо уметь пользоваться любой справочной литературой (словари, тел. справочники, различные таблицы, а теперь и поисковые системы в Интернете).
А жизнь нам ежедневно устраивает экзамен и мы должны достойно выйти из любой создавшейся ситуации. А экзаменатор, запрещающий всем этим пользоваться, только создает стрессовые ситуации, а не определяет способности человека мыслить и действовать.
Это моё личное мнение. Готов его отстаивать.
