После допроса с „объяснениями“, пребывая в панике, растерянности, я, как мне показалось, наконец нашла выход. В камере рассказывали, что у арестованного есть право просить другого следователя.
Едва меня вызвали на следующий допрос, я заявила:
— Прошу передать мое дело другому следователю. Если вы этого не сделаете, я обращусь к начальнику тюрьмы.
— Думаю, что вы правильно поступили, — ответил следователь, — что сказали об этом сначала мне, а не начальнику тюрьмы. Знаете, что будет с вами, если я передам ваше дело другому следователю? Вас упекут на все пятнадцать лет!
— Пусть. Сколько дадут, столько и дадут. Все равно.
— Кому? Мне не все равно. Я не теряю надежды, что вы уйдете отсюда на свободу…
Следователь увещевал:
— Выкиньте мысли о другом следователе. Вы для меня только подследственная, и все.
В помысле о смене следователя было нечто большее, чем потребность избежать несусветных объяснений. Другой следователь мог лучше относиться к Эрику, короче и определеннее вести допрос. Враждебность тоже обязана быть четкой и ясной. Однако ни к одному из шести следователей, которые наведывались на допросы и спрашивали, люблю ли я Бальзака, я попасть не хотела. Все они, как один, были чуждой, незнакомой породы. Но я стояла на своем: „Другого следователя!“
— Поймите, наконец, для вас это смертельно.
— Смертельно? Почему?
— Читайте! — протянул мне следователь пачку листов.
Машинописный текст гласил: „Петкевич превозносила технику Гитлера, говорила, что мечтает о его приходе… говорила, что ненавидит советскую власть“ и т. д. Запомнить все я была не в состоянии. Это формулировала уже не Муралова. Кто-то другой.
Не дав дочитать и десятой части написанного, следователь выхватил листы из рук и разорвал их в клочья.
Возможно ли было спросить у него: кто автор сфабрикованного навета? Что означает акция уничтожения?
Свободное копирование
