Экспедиция в Хиву - 13

2-е мая. Продолжение следования от Адам-крылгана; большой привал

    Положение моё и большинства всех нас, в шесть часов вечера 2-го мая, совершенно отвечало прозвищу Адам-крылгана, т. е. гибели человеческой…. Я, мои двое спутников и наши лошади оставались без капли воды и, вдобавок, без всяких перевозочных средств.

    Однако, как ни безнадёжно было наше положение, но состояние самого отряда внушало ещё более тяжкие опасения. Кроме сожжённых и зарытых в земле казённых вещей, были брошены по дороге, не доходя вёрст 10 или 12 до привала, и такие предметы, без которых отряду немыслимо было обойтись, как, например, инженерный парк и артилерийские снаряды. По распоряжению командующего войсками, с главной квартиры и с пришедших ранее на привал частей войск, немедленно было собрано до 100 более крепких верблюдов, которых тотчас и послали за оставленным казённым имуществом. Верблюды эти, действительно, доставили брошенное казённое имущество, но затем как сами они, так и остальные сотоварищи их по отряду, еле могли передвигаться.

    В таком положении, имея с собою воды на каких-нибудь два дня, и не совершив даже полного первого перехода, по рассчету движения к Аму-дарье, отряд не был в состоянии следовать далее; чувствуемый уже людьми и животными недостаток воды ещё усугублял бедствия!..

    Представлявшийся для решения вопрос мог поставить в тупик кого угодно. Следовать вперёд, значило бы растерять остальных истомлённых животных и лошадей, а самим оставаться в этой отверженной Богом местности и ожидать мучительной смерти от жажды и изнурения. Стоять тут, где нам дан привал, было физическою невозможностью. Воротиться же отряду вспять не приходило никому в голову. Да и мыслимо ли было бросить незаконченным дело, к которому мы все давно готовились, на которое с напряжённым, а может быть и с злорадственным, вниманием устремлены были взоры всей Средней Азии, и за исходом которого с редким интересом следили в Европе?…

    Времени терять было нельзя. Не зная определительно, как велико ещё расстояние до Аму-дарьи и не удастся ли открыть где либо воду в окрестностях нашего расположения, командующей войсками решил пока не трогаться с места и приказал приступить к рытью колодцев на самой позиции. Не только солдаты, но и все мы с понятным рвением принялись за работу. Увы! старания наши были тщетны: вода не показывалась. В это время один из отрядных джигитов сообщил, что верстах может быть в семи от нас, но в стороне от пути, ведущего к Аму; должны находиться колодцы с водою. Джигиту была обещана большая награда, и этот смельчак, из преданности ли к русским, или сознавая, что и ему не миновать общей гибели, поскакал, часу в восьмом вечера, при лунном свете, отыскивать предполагаемые им колодцы. Каждый понимал, что от успеха этого джигита зависела участь всего отряда. А между тем предприятие его было крайне рискованное: будь он пойман туркменами, голове его не миновать мешка, а нам предстояло бы ещё худшее…

    Пока молодец этот рыщет, я опишу состояние моего личного положения, по которому можно судить и об остальных.

    Прибыв вместе с главною квартирою и авангардом к месту привала в десятом часу утра, я в спокойном ещё состоянии ожидал, что мои верблюды подойдут, может быть, через час или через два, а пока пристроился к сыну моему, который, вместе с своим товарищем, также адъютантом генерала Кауфмана, майором Адеркасом, делали поход вместе. Зная, что каждый из них припас собственно для себя бутылочку, другую воды, я, не смотря на страшную сухость в горле, затруднявшую дыхание, не решился даже у сына попросить глотка из его бутылки. Вода у всех была рассчитана на дневную пропорцию как для себя и прислуги, так и для наших лошадей; даже солдаты получали воду чаркою. К счастью, верблюды сына и Адеркаса пришли часа через полтора после нашего прихода. Наставили чайник, и я с наслаждением выпил две чашки чая с кислотою.

    Не спав почти две ночи сряду эту ночь и ночь тревоги, и пробыв около суток без пищи, я думал было заснуть; но внутреннее беспокойство в ожидании появления моих людей отгоняло от меня сон. Проходит час, другой, проходит три часа, а мои верблюды всё не показываются. А тут, как нарочно, поминутно приходят донесения о падеже верблюдов, о гибели офицерских и казённых вьюков. В ответ на это летят приказания жечь и истреблять менее нужные вещи, а что найдено будет необходимым спрятать, то зарывать. Отправляют из авангарда и главной квартиры верблюдов за брошенными казёнными вещами и, наконец, скачет в ариергард сам начальник отряда, генерал Головачев.

    Истомлённый духотою, невыразимо страдая жаждою, не видя появления моих людей после шести часового ожидания, я начинал приходить в какое то убийственное нравственное состояние… Наконец, я воспрянул: с подходом ариергарда к месту привала, я вдруг увидел моего слугу, Семёна, и татарина, еле-еле плетущихся, и тащивших за собой двух верблюдов. Эта минута была одною из самых отрадных в жизни. Но после такой радости кто может себе представить моё уныние, когда люди объявили мне, что они вылили воду из турсуков, побросали много своих вещей и часть моих?!..

    Наконец, после долгих объяснений, мой Семён сказал, что он сохранил мне две бутылки воды, а третью выпил сам с татарином. Когда он подал мне бутылку с водою, обшитую кошмою, я не могу сказать, что я чувствовал… Прильнув губами к горлышку, я стал пить прямо из бутылки: вода была тёплая, как из кострюли, не смотря на то, я невольно хватил много; но потом, опомнился, сел на свой оставшийся тюк и сидел, как сидел Марий, на развалинах Карфагена…. В это время пошёл сильный говор о том, что мы всё-таки будем продолжать следование и уйдём в ночь; что приказано зарывать, истреблять и жечь все лишние вещи и что всё тяжести будут рассчитаны на наличное число годных верблюдов; притом, чтобы не обременять этих обессиливших животных, решено было, что каждый верблюд понесёт половину того, что он нёс прежде, а пожалуй и того менее. Некоторые предметы, действительно, стали зарывать в землю, и вслед за тем, запылали и истребительные костры. Я также, как и другие, сам стал отбирать свои вещи, предназначенные мною к уничтожению: сперва зарыл железную кровать, потом сжёг свой столик, табуреты, палатку, шинель, тюфяк от кровати, несколько кошем, оставив для себя только одну кошму и одну подушку и под конец истребил ещё несколько вещей из платья и даже из белья….

    Вид отряда был довольно мрачный: изнурённая жарой и жаждой часть людей сидела в задумчивости, ожидая чем разрешится наше положение, другая старалась найти во сне успокоение от физических и нравственных страданий. Картина эта освещалась бледным светом луны, взошедшей в одиннадцатому часу ночи над этой необозримой песчаной пустыней: она равнодушно взирала на то, что творилось, ни в ком не принимала участия, для всех одинаково светила…

    Вдруг, с песчаного холма, на котором стоял командующий войсками, с главной квартирой, сбегает кто-то и, с радостным криком, сообщает, что посланный джигит возвратился, отыскав колодцы с водою не далее семи вёрст отсюда!!.. Нужно было видеть тот момент, когда весь люд всполошился и вскочил с своих мест, услышав весть, приносившую с собою и бодрость духа, и силы к перенесению новых лишений, одним словом жизнь!

    Известие это было привезено опять-таки человеком, который во весь поход приносил нам одну из самых громадных услуг своими сведениями, я говорю о нашем, так сказать, колоновожатом, подполковнике генерального штаба бароне Аминове. Грешно было бы не отдать ему полной справедливости, так как человек этот был по истине мучеником своей походной деятельности.

    Получив донесение об открыли колодцев в стороне от нашего расположения, командующий войсками командировал подполковника генерального штаба барона Каульбарса, с сотнею казаков и ротою 8-го линейного батальона, для занятия найденных колодцев. Отряду приказано было вьючиться и быть готовым к выступлению в первом часу ночи. Сам же генерал-адъютант фон-Кауфман с главною квартирою и вся кавалерия, которая к ночи прибыла к нам с урочища Хал-ата, опередили отряд и прибыли к колодцам часа чрез полтора; отряд же со всем обозом подошёл к нам лишь с восходом солнца.