В мае 1991 года, незадолго до моего отъезда, я снова пришла к Маэли Исаевне.
- Аня, ну зачем вы это?.. Цветы такие дорогие!..
- Маэль Исаевна, мне хотелось сделать вам приятное...
Мы обе понимали, что видимся в последний раз - на той земле, в той стране. На столе в комнате были разложены фотографии и иллюстрации, которые вскоре войдут в книгу воспоминаний о Борисе Пастернаке. И я подумала тогда, что вот расстаемся и ничего не останется мне от этого дома... Она словно мысли мои угадала. На одной из книжных полок лежала аккуратная стопка одинаковых журналов "Вопросы литературы" с недавней ее публикацией материалов из архива Ильи Львовича - "О Мандельштаме". Она раскрыла один из них и надписала мне. Этот журнал я и увезла в память о ней в иммиграцию.
Мы мечтали с ней, как устроится моя семья в США, как вызовем мы ее к себе и здесь в тишине она от всего отвлечется и продиктует мне свои мемуары. Но встретиться нам уже не пришлось.
Я храню ее письма, написанные мне сюда после лета 1991 года. Они, как из ниоткуда в никуда, - без дат. А ведь это письма человека педантично-внимательного, скрупулезного к каждому чужому и в каждом собственном письменном слове! Уже теперь сознаю: в каком же, значит, она была смятении!.. Все рушилось вокруг - страна, устои, человеческие отношения... Кто-кто, а Маэль Исаевна хорошо понимала - надвигалась в России эпоха, в которой ей не было места.
Последняя весточка от нее пришла в конверте, надписанном чьей-то чужой рукой, со штампом Нью-Йорка, проставленным 30 апреля 1992 года. "Дорогая Аня! Писала Вам, но ответа не получила. Письма у нас теперь не доходят - за редким исключением. Наша жизнь здесь тяжелая и крайне утомительная. Мне же ко всему и есть почти нечего, т.к. консервов я не ем, а с молочными продуктами совсем плохо. Книги в верстках лежат в издательствах, т.к. нет бумаги их печатать. "Советский писатель" развалился. Пытаюсь устроить сборник "Воспоминания о Борисе Пастернаке", который я сделала как составитель и комментатор, в другое издательство. Пока выходят только небольшие публикации, но что ждет в этом смысле, сказать трудно. Рада, что Вы с детьми уехали. Хоть за Вас как-то спокойно. Крепко Вас целую. Привет и мои добрые чувства - Андрею. Привет детям. Ваша М.Ф.".
Ни перед кем нет у меня такого чувства вины, как перед ней, - мало помогала, не уберегла...
Однако несмотря на свое психологическое состояние, Маэль Исаевна продолжала много работать - как всегда. Занялась даже вопросами культуры: консультировала общество охраны памятников Москвы, принимала участие в создании поэтического альманаха "Арион", помогала организаторам музея Марины Цветаевой в одной из московских школ в Строгине. Она была полна интересных идей и творческих замыслов - снова вопреки законам человеческой природы, уже в нарушение существующих представлений о старости.
1993-й, предпоследний год ее жизни, был, пожалуй, и одним из самых плодотворных. Она издала книгу сына "Заметки о "Медном всаднике". Она опубликовала подготовленный в соавторстве с О.Жуковой альманах "Болшево", посвященный жизни Марины Цветаевой после эмиграции. Совместно с Ю.Клюкиным опубликовала статьи о муже Марины - Сергее Эфроне, офицере "белой гвардии", завербованном НКВД и расстрелянном в 1941 году; к его следственному делу Маэль Исаевна получила доступ.
Она спешила - сказать свое разумное слово, обозначить темы, указать русло, в котором следует развивать исследовательские работы над наследием величайших поэтов России. В этом деле она была и навсегда осталась незаменимой.
Последней ее редакторской работой стало четвертое издание "Воспоминаний" Анастасии Ивановны Цветаевой. Только через двадцать с лишним лет после того, как мемуары эти были написаны, появилась наконец возможность издать их в полном объеме, без цензурных сокращений. Анастасия Ивановна не дожила до их выхода в свет. Всю работу по подготовке книги взяла на себя Маэль Исаевна и закончила ее уже тяжело больной.
Весной 1994 года я позвонила ей. У нее был тихий и, как мне показалось, усталый голос. Но то была не усталость, а страшная, неизлечимая болезнь. Прощаясь, она вдруг воскликнула: "Аня! Я начала книгу о своем отце!" Та книга осталась недописанной.
"Смерть - одно из самых важных событий в жизни человека, - говорила Маэль Исаевна. - В ней тоже проявляются его личность, ценности, его мораль. Как человек живет, так он и умирает". Она закончила свою жизнь мучительно и достойно. Только медсестре и двум самым близким людям было дозволено находиться около нее, умирающей. Может быть, еще больше, чем от болезни, страдала Маэль Исаевна от того, что не выполнила дочерний долг. И нечеловеческим усилием воли - уже метастазы пошли в мозг - "собирала" она мысль и диктовала В.И.Глоцеру статью о своем отце, заказанную Российской еврейской энциклопедией. Пока не лишилась речи совсем. Как человек живет, так он и умирает.
Маэль Исаевна умерла 28 октября 1994 года, не дожив без малого трех месяцев до своего 70-летия. Из некрологов я узнала, что тот осенний день выдался до странности погожим. С утра, как и всегда, ей звонили: "Где же искать пропавший дневник Пушкина?", "Почему исчезли из архива письма Наталии Николаевны?", "Что из переписки Пастернака еще не опубликовано?", "Будут ли напечатаны мемуары Ивана Розанова?" Но ответить на все эти вопросы она уже не смогла.
Ее похоронили на Новодевичьем кладбище в Москве. Рядом покоится прах отца. Здесь же похоронены и мать ее, и муж. Прощаясь с нею, кто-то из поэтов вспомнил любимые ею строки Фета:
-
Не жизни жаль c томительным дыханьем, -
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.
* * *
Теперь, когда я думаю о смерти, мне не страшно. Там, в небытии, - она.
- Я к Вам еще приду, Маэль Исаевна...
