Во втором классе был в нашей пафосной мажорной школе новогодний утренник. Даром что классная наша была тогда уже и заслуженная, и орденоносная. Понаехало на этот шабаш все районо-облоно, и прочие начальства. Это не считая родителей, парткома и месткома, и всех красных директоров, шефствующих над нашей школой. Такой был новогодний показательный смотр потешных полков.
Нас, второклассников, приуготовили к этому всяко: рубашки мальчикам накрахмалили, девочкам к голове бантики прибили, стихи и песни с танцами отрепетировали. В общем, на сцене выступали юные Вертеры, им хлопали вертеры и киборги постарше, в конце всем выступавшим дарил подарки завуч-зомби, он же Дед-мороз.
У меня там был какой-то пространный стих про природу, Некрасов, кажется. И пока я тарахтела в микрофон про лед неокрепший на речке студеной, стол с подарками попал в поле зрения. На столе, помимо нелепых конфетных наборов и всяких мишек со скакалками, лежал еще и набор Айболит. Предмет моего вечного вожделения.
Не скажу, что у меня не было Айболита в принципе. У меня был, и много! Но бинт, и там еще всякое - быстро заканчивалось, а дома из аптечки я уже все повытаскивала давно. В общем, мотивация получить Айболит на шару - творит чудеса. Бантом я качала старательно, аплодисменты принимала с достоинством и ждала справедливой награды за все это.
Оттарабанила я своего Некрасова, как учили, "с выражением". А вместо айболита - сунули мне конфекты и какую-то скакалку!
И я зашла на второй круг. То есть терпеливо, как хищник, ждала, пока отстреляются все сомученики, при этом следила, чтоб Айболит оставался на столе с подарками. А когда он остался, подошла к нашей классной - и попросилась на бис. И мне,конечно же, разрешили испытать судьбу еще раз.
Гул затих. Я вышла на подмостки. И "с выражением", качая бантом, объявила свой выход на бис, так как для конферансье-снегурочки, как и для всех вообще, и даже для меня, это был настоящий экспромт.
- Сергей Есенин! - сказала я, и облоно расслабило галстуки.
- Вступление к поэме...- районо расстегнуло пиджаки.
- .. "Москва кабацкая"!
Без запинки, сияя на весь первый ряд детства чистыми глазенками.
Когда я дошла до фразы "если раньше мне били в морду, то теперь вся в крови душа" - во мне проснулась народная артистка Совесткого Союза, возможно Нонна Мордюкова. Я вошла в роль пьяницы и сорванца. Проживала и битье морды, и душу в крови - не только "с выражением" и бантом, но и с хрипом, стоном, слезой, жестикуляцией, с пантомимой.
Гул затих совсем-совсем. Облоно застегнуло расстегнутые было пиджаки и поправило галстуки. Кто-то утирал потную лысину. Кто-то то ли рыдал, то ли ржал в носовой платок.
Фразу "и теперь говорю я не маме, а в чужой и хохочущий сброд" - я произносила уже на таком надрыве, что каждый, каждый на этом адском утреннике, чувствовал: обращаемся мы с поэтом Есениным - к нему, лично.
Эффект моего выступления был ошеломляющим. Хоть и без аплодисментов, и даже без подарка. Это был сокрушительный триумф поэзии над прозой жизни.
Меня стащили со сцены. В кулисах уже пила валокордин наша классная, прощавшаяся со званием народного учителя УССР. Завуч, сломя посох и сдвинув фальшивую бороду, метался по залу в поисках моих родителей. Облоно пылало и шипело, как избы на пожаре. И конечно же, моим родителям что-то там высказали на тему воспитания ребенка, и даже, кажется, что-то написали нехорошее. Но нам с Есениным было все равно: путь хулигана, как и его судьба, была уже предначертана и соблазнительно сияла в серой мгле повседневности.
И только набор Айболит так и лежал на столе под фальшивой елкой, забытый всеми.
Автор: Таня Травка
Источник: https://www.facebook.com/tanya.travka/posts/1078379388869609
